спектакль перед выпуском смотрела коллегия Министерства культуры РСФСР и разрешила [его] к выпуску. Мы предупреждали их, что никакая это не «римская комедия», а иголки в бок Советской власти. Такое положение сложилось потому, что эти театры находятся в подчинении Управления культуры Моссовета. Мы говорили об этом в ЦК, и сейчас эти вопросы решаются.

Павел Андреевич с оптимизмом рассказывал товарищам по парткому:

— Нам поручили подготовить проект решения правительства о преобразовании Управления театров в Главное управление и разработать проект положения о контроле за репертуаром. Нам дают большие права, но это накладывает на нас и обязанности, которые мы должны с честью выполнять. Мы считаем, что репертуарные планы Москвы и Ленинграда должны утверждаться нашим Управлением театров, а Главлит должен ограничиться функциями цензуры[751].

Новое «Положение о порядке формирования репертуара» было разработано и 29 декабря 1966 года утверждено. В соответствии с ним были сужены возможности театральных коллективов по репетициям пьес без цензурных штампов, а вся ответственность за идейно-художественное содержание произведений для театров полностью возлагалась на Министерство культуры СССР, министерства культуры союзных республик и их органы на местах[752].

Очередной раунд выяснения отношений в советских верхах, имевший самое прямо отношение к выходу данного нормативного документа, который, полагаем, вызвал ненормативную лексику не у одного драматурга, был связан с пьесой Виктора Розова «Традиционный сбор». В ноябре 1966 года эту пьесу, представленную на закрытый конкурс ни больше ни меньше как к 50-летию советской власти, направило в Главное управление по охране государственных тайн при Совете Министров СССР Министерство культуры СССР. В центре внимания литературного произведения находилось военное поколение — люди, окончившие одну из столичных школ в 1941 году и съехавшиеся на традиционный сбор через 25 лет. Среди них участник Великой Отечественной Максим Петров, опустившийся пьяница и критикан этой самой советской власти. Один из положительных героев пьесы, Сергей Усов, уверял, будто в Советском Союзе мало честных, порядочных людей, а представители старшего поколения были выведены в пьесе «в буффонадном плане с элементами старческого маразма». Образная характеристика трех поколений советских людей логично завершалась финальной сценой, где десятилетние пионеры выметали сор после традиционного сбора поколений. Здесь я должен заметить, что жизнь после войны действительно была не сахар, а фронтовые сто грамм привели к тому, что многие фронтовики, вернувшись, спивались, не находя себе места в мирной жизни.

Как водится, цензуру пьеса не устроила, замечания были высказаны 3 января 1967 года начальнику Управления театров Министерства культуры СССР Павлу Тарасову. Со многими замечаниями Павел Андреевич не согласился, но попросил вернуть пьесу для исправления явно неудачных мест. Однако, как доложил 14 февраля в ЦК КПСС начальник Главного управления по охране государственных тайн Павел Романов, и второй вариант пьесы «мало способствовал решению задачи, поставленной перед литературой и искусством XXIII съездом КПСС, — глубоко и правдиво отображать жизнь, помогать партии формировать духовный облик советских людей, воспитывать в них высокие моральные качества»[753].

Екатерина Алексеевна лично с романовскими цензорами, как водится, никаких переговоров вести не собиралась. Не царское это было дело. Переговоры с Главным управлением по охране государственных тайн она поручила провести своему заместителю Григорию Ивановичу Владыкину, имевшему обыкновение говорить долго, обстоятельство и занудно[754] (романовцев не жалко!), и по профилю — начальнику Управления театров Павлу Андреевичу Тарасову. По просьбе этих двух руководящих работников Министерства культуры СССР с ними состоялась беседа в Главном управлении. Владыкин и Тарасов не согласились с мнением цензоров и попросили подписать пьесу во втором варианте. Просьба была уважена, «поскольку за идейно-художественное содержание драматургических произведений полностью» отвечали органы Минкульта.

Докладывая об этом через три дня в ЦК КПСС, Павел Романов обратил внимание руководящих товарищей на попытку давления на органы цензуры: 27 декабря 1966 года «Литературная газета» заранее разрекламировала пьесу Виктора Розова, причем утверждалось, что в «Традиционном сборе» показано, «каким стал человек, первый в мире уничтоживший строй эксплуататоров, победивший фашизм, что нового воспитал он в себе».

Павел Константинович обратил внимание читателей из ЦК на то обстоятельство, что Министерство культуры СССР в последнее время допускало практику начала репетиционного процесса по пьесам, «не имеющим разрешения к исполнению», что приводило к преждевременному сформированию общественного мнения «вокруг недоработанных, а подчас и ошибочных произведений»[755].

Известный советский публицист и по совместительству заместитель заведующего Отделом культуры ЦК КПСС Юрий Серафимович Мелентьев доложил в ЦК об ознакомлении Министерства культуры СССР с замечаниями Павла Константиновича Романова. Григорий Иванович Владыкин, которого вызвал Мелентьев, утер нос Павлу Константиновичу сообщением о том, что работа над пьесой Виктора Розова началась в театрах осенью 1966 года, то есть до вступления в силу нового «Положения о порядке формирования репертуара». Как водится, Григорий Иванович пообещал учесть замечания Павла Константиновича[756]. Вовсе не собираясь что-либо всерьез учитывать.

Павел Романов 9 июня направил в ЦК КПСС очередную записку с информацией о вышедшей недавно статье «Театр в Восточной Европе» профессора Нью-Йоркского университета, театрального критика Генри Попкина, рассуждавшего о том, что восточноевропейские «нации» не живут в свободном обществе, при этом театр лучше защищен от произвола властей, нежели литература и журналистика. В качестве примеров приводились Леонид Зорин, Милован Джилас, Эдвард Радзинский и Василий Аксенов: «В России Зорин продолжает писать пьесы и находится на свободе; в Югославии же, которую мы считаем более демократичной, Джилас продолжает писать книги, но был приговорен к тюремному заключению. Синявский и Даниэль заключены в тюрьму за преступную политику государства, а Радзинскому и Аксёнову позволено критиковать режим в пьесах»[757]. С данной информацией для размышления ознакомились в секторе искусств Отдела культуры ЦК[758].

В боданиях Главного управления по защите новоизобретаемых тайн с Министерством культуры СССР неожиданно появилась и третья сила. Владимир Соловьев, сценарии которого воплощались в жизнь во времена Сталина, когда на художественную пропаганду средств не желали, 14 июня 1967 года направил личное письмо Демичеву, в котором констатировал, что репертуарные коллегии Министерств культуры СССР и РСФСР, принимая пьесы и решая вопрос об их отправке в цензурные органы, могут только рекомендовать пьесу тому или иному театру. Однако подобные рекомендации зачастую отвергались, поскольку ответственность в конечном итоге несли режиссеры, а не чиновники указанных министерств. По убеждению Владимира Александровича, подобное положение очень даже устраивало многих работников обоих министерств, поскольку формально ставило их над театрами, а фактически освобождало от их главной ответственности — за формирование репертуара[759]. Соловьев тосковал по тому «золотому» времени, когда судьба пьес решалась в Комитете по делам искусств при Совете Народных Комиссаров — Совете Министров СССР, и почти всегда в присутствии председателя комитета (им на протяжении большей части истории комитета был Михаил Борисович Храпченко, о котором театральные деятели шутили, что «человек предполагает, а Храпченко располагает…»). Авторы же получали свои пьесы на доработку «всегда в присутствии основного треугольника: автор —