Дав также вымылся и переоделся. На его широких плечах сидел теперь его собственный скромный угольно-серый камзол. Как только она встретилась с ним взглядом, томление хлынуло водопадом из ее сердца, и потому она решила держаться с вызовом. В противном случае она пропадет совсем, да и его утянет за собой в пучину.

– Когда я вижу тебя в таком наряде, – признался он, – у меня дух захватывает.

– То же могу сказать и о себе. В корсете, да еще в расстроенных чувствах, свободно дышать не так-то просто.

Он выдвинул для нее стул. Аппетитные запахи поднимались от блюд на столе. Глаза ее горели как раскаленное железо. Она не могла думать ни о чем и ни о ком. Она очень устала.

– Завтрак, мадам, – предложил он. – С гневными чувствами проще совладать на полный желудок.

– Мы можем сесть за стол, – ответила она. – Но не думаю, что я смогу съесть хоть что-то.

– Уверяю вас, мадам, что и мне еда покажется не вкуснее старого неоплаченного счета. Однако я буду есть, и вы должны поесть тоже. Если наше сражение должно продолжаться, то нам обоим понадобятся силы.

Шурша юбками, она села за стол.

– Для сражения требуются по крайней мере двое, сэр. В мои намерения не входит участие в нем.

Он положил ей на тарелку яйца, мясо и куски свежего хлеба, налил в чашку горячего шоколада.

– Но вы все-таки поешьте, – настаивал он.

Она поела, глотнула шоколада и почувствовала, что начинает согреваться.

– В искусстве уговаривать вы не знаете себе равных, – заметила она. – Поэтому всякий человек, вошедший в вашу жизнь, рискует стать объектом манипулирования.

Он отпил шоколада и посмотрел на нее.

– Возможно. Однако позволь изложить тебе некоторые факты. Сегодня утром из пекарни Мэтью Финча я направился прямиком в дом Мег. Истина, которую необходимо услышать Ивширу, могла сообщить только она сама. Мег позволила мне побриться у нее, одолжила мне чистую одежду и лошадь, чтобы слуги герцога не погнали меня с крыльца как бродягу. Я умолял ее о гораздо большем, но в результате ушел, так и не зная, приедет ли она в Ившир-Хаус или нет.

– Однако она появилась там.

– У Мег свои мотивы, и она вольна поступать по своему усмотрению. Так же как и ты. Как Таннер Бринк, и Берта, и Ившир. Я был связан клятвой. И до сих пор связан. Я никоим образом не мог знать, что именно решит Мег.

Пальцы ее смяли кусочек хлеба.

– Очень хорошо, я принимаю твои слова на веру. Однако что тебе стоило посвятить меня в свои планы, посоветоваться со мной!

– Ты так полагаешь? Ты и в самом деле думаешь, что я согласился бы использовать тебя в качестве щита?

Она отодвинула свою тарелку.

– Боже мой, сэр! Вы что же, ожидаете, что я выражу свое восхищение вашим мужеством? Приду в восторг от того, что вы, рискуя жизнью, позволили герцогу обрушить на вас гнев? Я и так знаю, как вы храбры. Но можете ли вы отрицать, что использовали меня и дурачили с того самого момента, как я впервые появилась здесь?

Он доел ветчину с яйцами, отпил еще шоколада.

– Меня вынудили обстоятельства поступать так. Ты хотела погубить меня.

– Даже когда мы предавались любви в кабинете мистера Фенимора? Даже в течение тех трех дней, что мы провели в твоей спальне наверху?

Вилка его замерла на полпути ко рту.

– Так что входило тогда в ваши намерения, мадам?

– Вот именно, – добавила она. – Больше не о чем говорить. Вы можете дать мне объяснения. Вы можете рассказать мне про лорда Эдварда Вейна. Я могу рассказать вам про Берту и правду о моей жизни в Европе. Могу даже признаться, что не спала с Ивширом уже долгие годы. Мы можем признаться во лжи, которую говорили друг другу, полностью и окончательно, и это ничего не изменит.

– А вдруг изменит?

Она встала, чувствуя, как ужас бьется под планшетками корсета.

– Я знаю, потому что вы заставили меня думать, что я люблю вас. Вы похитили мое сердце без моего на то позволения. Вы заставили меня поверить, что я стану всего лишь пустой оболочкой, лишившись вас. Вы разорвали меня на части и оставили ни с чем, с одной только моей уязвимостью. Одной страсти мало для того, чтобы залечить мою рану. Даже любви недостаточно, когда она основана на зыбучем песке.

Лицо его осунулось от усталости.

– А разве я давал позволение похищать мое сердце? Но ты все равно похитила его. Если ты уйдешь сейчас отсюда, то действительно унесешь мое сердце с собой. Я люблю тебя, Сильвия.

Она оперлась о спинку своего стула.

– Любите? Что ж, возможно. Но Таннер Бринк предсказал мне мою судьбу: «Я вижу одну великую любовь, почти утраченную, но затем обретенную снова...» Он только не сказал, что мне суждено утратить любовь еще раз, и так скоро, и так горько. Если мы пожинали любовь, то сеяли семена разрушения с самого начала.

На что она надеялась? Что Дав примется напыщенно декламировать? Кричать о своей любви? Настаивать, что ни один мужчина в мире не может обладать ею? Схватит ее и привяжет к кровати? Она заставила себя прикусить язык, когда возбуждение овладело ее умом.

– Происходит какое-то безумие, – покачал он головой.

– Мы оба узнали, что такое безумие. – Руки ее побелели от напряжения. – Но если я поддамся тебе сейчас, всю оставшуюся жизнь я буду всего-навсего твоей рабыней, что пугает меня больше смерти. Если ты поддашься мне сейчас, то в один прекрасный день возненавидишь меня. Нет никакого решения, и нет никакого будущего. Отпусти меня, Дав.

– Тогда позвольте мне вызвать для вас портшез. – И он, убийственно элегантный, поднялся со своего стула. В глазах его отражались только руины. – Я распоряжусь, чтобы ваши новые платья доставили в Ившир-Хаус незамедлительно.

– В Ившир-Хаус?

Он отошел и стал у окна, рассматривая что-то на улице. Она не видела его лица, только спину и длинные ноги.

– Лучше будет, если ты отправишься к нему, Сильвия. У герцога сейчас жесточайшая нужда в хорошем друге. Сегодня утром его милость узнал, что на самом деле представлял собой его брат и чего он лично лишился из-за него. Его мир обрушился.

Дав подошел к конюшне, где стоял Абдиэль, все еще взнузданный и оседланный. Он вывел лошадь из стойла и забрался в седло. Гнедого не надо погонять. Поднимая фонтаны брызг, алмазами сверкавшие под ярким солнцем, он резво бежал по заваленной тающим снегом улице, сам весь забрызганный талой водой.

Конь мчался прямо на запад. Огородам, свалкам и многочисленным печам для обжига кирпича вскоре пришла на смену открытая местность. Ажурное плетение еще голых ветвей проносилось над головой. Голубое небо казалось невообразимо высоким. Февральский день был одним из тех редких дней, которыми можно насладиться, только оставив лондонские туманы за спиной. Не прошло и часа, как конь и всадник уже влетали в кованые ворота. Они скакали по длинной подъездной дороге, а скот, бродивший тут и там за ограждением, пугливо шарахался при их появлении. Конюх выбежал им навстречу, едва Абдиэль остановился у парадного крыльца Грэнхем-Холла, загородного дома Мег. Входные двери стояли нараспашку.