рукой Ляпунов так, что означало, зачем-де по пустякам говорить. – Поклонились бы, когда надо, Шуйскому…

– Иван, нельзя быть в раздоре! Время не то! Как делу-то помочь? – спросил Шаховской Заруцкого. – Владиславу крест целовать будешь?.. Донцы не позволят! Уйдут!..

– Не уйдут! – перебил его Заруцкий. – Мои казаки! Куда я – туда и они!

– Ну-ну, – глубокомысленно протянул Трубецкой. – А Прокопий верно говорит: пока на Москве никого нет, надо садить своего царевича!

Он обнял за плечи Заруцкого, жарко задышал ему в ухо.

– Смирись, Иван!.. Царица – баба капризная. Сегодня тебя привечает, а завтра иной будет…

Заруцкий подавил в себе старую неприязнь к Ляпунову, стряхнул с себя и руку Трубецкого.

– То царице сам передам. В страхе живёт. Запугали вы её, – сказал он, стал успокаиваться и трезветь, вновь почувствовал себя подтянутым и собранным.

Он обвёл сумрачным взглядом сидевших за столом князей, криво ухмыльнулся в лицо Ляпунову:

– То одному крест целуете, то другого с царёва места скидываете! Своего государя врагам отдаёте, как иную девку в таборы казацкие!

Он поднялся из-за стола и вышел из палаты, провожаемый недобрыми глазами князей, раздражённых на него, на донского казака с тёмным прошлым, немало помыкавшего чуть ли не всеми ими.

Он же прошёл длинными сенями и вышел на женскую половину хором. Подле комнаты царицы стояли его казаки. Он приложил палец к губам, чтобы они не шумели, поднял руку, на секунду задержался у двери, решая, стучать или войти запросто вот так. Затем он легонько стукнул пару раз.

Дверь приоткрылась, в щель выглянула Казановская. Увидев его, она впустила его в горницу.

Марина сидела за рукоделием, успокаивая этим занятием расшалившиеся нервы. В полуоткрытую дверь из соседней спаленки доносились тихие убаюкивающие напевы кормилицы.

Казановская плотно закрыла дверь туда и взглянула на Заруцкого. Тот подал ей знак, и она вышла из комнаты.

Оставшись наедине с Мариной, он подошёл к ней, поднял её из кресла, прижал к себе, почувствовал, как туго она налилась после родов. Гладя по округлившейся маленькой фигурке, он горячо зашептал:

– Мы с Трубецким выступаем. Ты же поедешь с Ляпуновым. Завтра. В Коломну. Она у него в руках… Так надо. Ничего не бойся! Я приеду к тебе… Всё идёт хорошо, хорошо, – задышал он прерывисто, часто…

– Иван, Иван, я хочу быть с тобой! – простонала она, истомно прижимаясь к нему. – Ну хотя бы денёк, часок хотя бы!..

Вот только теперь в ней по-настоящему проснулась женственность. О том, что это такое, она раньше как-то не догадывалась. И вот это навалилось, и ей было тяжко без него: не видеть, не прикасаться… Невыносимо!.. Изнывало, болело всё тело, просило ласки, любви, и не с кем было её разделить…

В соседней горнице деликатно замолчала кормилица, догадавшись, что происходит у царицы. А у двери вместе с казаками на часах стояла пани Барбара, терпеливо переминаясь с ноги на ногу. Она, как верный пёс, охраняла мимолётное свидание своей царицы…

Выйдя от Марины, Заруцкий молча кивнул головой Казановской и спустился на нижний ярус. Там князья вместе с Ляпуновым всё ещё продолжали пить и обсуждать предстоящий поход на Москву.

* * *

Со многими героями этого романа мы не прощаемся. Им предстоит ещё немало испытаний в это неясное, смутное время самого низкого падения российской государственности в конце 1610 г. и в начале 1611 г., на котором мы остановились. А вот с Матюшкой, самозванцем, Лжедмитрием II, под каким именем он вошёл в историю, придётся проститься. И на прощание приведём несколько строк г. Воробьёва Г.А., как сказано им в очерке «Дом Марины Мнишек в Калуге», в Историческом вестнике за 1899 г., т. 76, июнь, с. 968–972: «До сих пор в одном из заброшенных оврагов, где-то за бойнею, предание указывает могилу этой загадочной личности»…

И там же немного истории о доме Марины Мнишек.

«До настоящего времени в одной из глухих калужских улиц (Проломной), за Березуйским оврагом, вблизи реки Оки, показывают древний каменный дом красивой архитектуры XVII столетия, вполне подходящий к типу дворцов той эпохи. У простого народа он известен под именем Маринушкина дома. И это название так за ним укрепилось, что в 70‐х годах настоящего столетия одна из его хозяек звалась по дому “Маринушкой”, хотя имя её было совсем не Марина. Точных сведений о времени сооружения исторического дома не имеется. Собственно документальная его история начинается с конца XVII столетия. Из сохранившейся раздельной записи 1697 г. видно, что дом этот принадлежал роду Коробовых. Коробовы были мещане, занимавшиеся торговлею. А как он им достался, неизвестно. Фамилия Коробовых пресеклась в мужском колене в 1870 г., и дом перешёл, по наследству, к мещанке Лабахиной. Последний из Коробовых, Иван Иванович, умер в апреле 1870 г. Его нашли мёртвым, одетого в шубу и почти разложившегося совсем. Тогда же открыли большие сундуки со старинной утварью и платьями. Были тут и дорогие парчовые сарафаны и кокошники, низанные жемчугом, но они до того были ветхи, что, по рассказам, от одного прикосновения к ним разлетались в прах…

Дом Марины Мнишек двухэтажный. Нижний этаж значительно вошёл в землю. Лет двадцать тому назад он привлекал внимание любопытных своими тайниками и подземными ходами. Один из подземных ходов в 70‐х годах представлял своею длиной целую улицу. Тут были следы конюшен, а из конюшен выход в овраг. Обращали на себя внимание крепкие чугунные двери и могучие запоры. Интересна была тоже одна комната, без окон и дверей, в которую вход был с чердака, около печной трубы, а выход в подземелье. Очевидно, «царик», устраивая все эти хитрости во дворце, имел в виду воспользоваться ими на случай измены или внезапного нападения. От красивого каменного крыльца посередине фронтона, которое вело во второй этаж, в 1874 г. оставались только следы…»

«Маринушкин дом», Николай де Рошфор в журн. «Зодчий», 1874 г., № 1–2. («Дом Коробовых в Калуге».)

Глава 17

Восстание в Москве

Первые вести о движении ополчения Ляпунова появились в Москве недели за три до Светлого Воскресения. И наместник королевича Владислава, пан Александр Гонсевский, ожидая на Пасху волнения, да к тому же чтобы обезопасить свой гарнизон, приказал снять пушки со стен Белого города и свести в Кремль и Китай-город. Собирался он то же сделать и в Земляном городе, но не успел выполнить это.

Во вторник на пасхальной неделе Москва проснулась, как обычно, под перезвон колоколов. Уверенным басом царедворца первым ударил большой колокол Ивана Великого. Ему ответил Успенский, затем Архангела Михаила, к нему присоединился колокол Спаса на Бору. И так зазвонили по всему Кремлю. А за его стенами хриплым голосом заговорил колокол Николы Мокрого у Водяных ворот на Зачатской