Продолжению разговора помешали Назар и Яшка, которые занесли четыре кожаные сумки, набитые деньгами.

— Вот и дожил я до этого дня, когда стал, наверное, самым богатым в этом городе человеком, — не слишком-то весело усмехнулся Халилов. — Вот только куда девать хлам этот?

— Что-то я не понял вас, Сибагат Ибрагимович! — вскинул брови Назар. — Я никогда не слышал раньше, чтобы вы о деньгах так говорили.

— То было раньше, а теперь… — Халилов задумался. — А теперь я и сам не знаю, как отнестись к ним. Понадобятся ли они там, за границей?

— Деньги всегда деньги, — сказал Кругляков. — Разве они бывают невостребованными?

— Бывают, — поморщился Сибагат Ибрагимович, — ещё как бывают. Российского государства больше нет, следовательно, и денежные знаки превратились в фантики. А за границу лишний груз тащить нет надобности… С ваших же слов видно, как большевики к власти рвутся. Вот добьются они своего и деньги все отменят.

— Всё может быть, — поддержала хозяина Аксинья. — У нас вон по городу уже «керенки» поганые гуляют. Люди не знают, что с ними делать: в лабаз нести или в печки для разжижки складывать.

— За границу надо золотишко и камешки драгоценные брать с собою, а деньги…

Халилов не закончил фразы из-за неожиданно пришедшей в голову мысли, которая увлекла его.

— Эй, Яшка? — обернулся он к присевшему у печки буряту. — Ты Мадину сегодня кормил?

— Нет пока ещё, хозяин, — ответил старик с каменным лицом. — Башку сломал, не знаю, как кормить её.

— Что значит «как»? — усмехнулся Сибагат Ибрагимович. — Так же, как и всегда. Заносишь в вольер мясо, наливаешь в кадку воды, выходишь и открываешь перегородку.

— Нет, как всегда нельзя, хозяин, человек там, — замотал головой Яшка. — Мадина поломает его…

— И пусть поломает, — хищно прищурился Халилов. — Минувшей зимой этот мудозвон мучил меня в своём подвале, а теперь пусть получит сполна!

Когда он замолчал, Назар и Аксинья переглянулись. Женщина отнеслась к словам хозяина спокойно и с пониманием, а Назар изменился в лице.

— Ладно, ступай пока лошадь накорми, — приказал Халилов Яшке. — На ночь в сарайчик запри, чтобы волки не сожрали.

Старый бурят молча вышел.

— А вы… — Сибагат Ибрагимович пристально посмотрел на Назара и Аксинью. — Ты готовь ужин, а ты деньги в подпол спусти. Прежде пересчитай их…

Загрузив всех работой, Сибагат Ибрагимович вышел из дома. Ему не терпелось поиздеваться над пленником, и он не спеша пошагал к вольеру.

— Эй ты, как себя чувствуешь? — крикнул он, увидев Бурматова. — Как тебе моя красавица? Она девочка ласковая и тебе понравится!

— Терпеть не могу «девочек» таких размеров, — отшутился тот. — Характер у них, может быть, и мягкий, но меня не впечатляет это.

Медведица, завидев хозяина, принялась радостно реветь и крутить головой.

— Эй, чему она так радуется? — спросил Бурматов, боязливо поглядывая на медведицу.

— Она радуется, видя меня, — охотно пояснил Халилов и развернулся, собираясь уходить, но Бурматов окликнул его.

— Ну, согласен, было дело, поиздевался я над тобой, каюсь! — кричал он, схватившись руками за жерди вольера. — Но я спас тебя от виселицы, выкрав из больницы! Я не замучил тебя до смерти и помог тебе добраться туда, куда ты просил! Я…

— Все твои добрые дела перекрывает одно плохое, — осклабился Сибагат Ибрагимович. — Ты издевался надо мной, причиняя адскую боль и муку, унижая моё достоинство. Ты…

— Я раскаиваюсь в содеянном, отпустите меня! — взмолился пленник. — Ну-у-у… для начала хотя бы из клетки?

— Хорошо, выпущу утром, если с Мадиной поладишь и жив останешься, — пообещал на прощание Халилов. — А сейчас не взыщи, кесарю кесарево…

* * *

У парадного входа в здание Общественного собрания стояли Матвей Берман, Азат Мавлюдов и ещё несколько товарищей.

— Ну вот мы и дождались наконец-то своего часа, товарищ Рахим, — сказал Матвей. — Прижучим теперь всех буржуев, эсеров и меньшевиков. Ушло их время, в небытиё кануло!

— Удержать бы только теперь эту «нашу» власть советскую, — соглашался с ним Азат. — У меньшевиков и эсеров сторонников немало. Как бы воевать с ними не пришлось…

— Даже не сомневайся, товарищ Рахим, — ответил Матвей чересчур уверенно. — Мы не на месяц пришли, а на века! И власть свою, народную, никогда больше из рук не выпустим!

Над городом сгущались сумерки — с трудом угадывались очертания ближайших домов. Но привыкшие к темноте глаза Азата без особого труда различали спешивших на собрание людей.

«Вот и всё, теперь не придётся больше прятаться и ходить по городу с оглядками, — думал он. — Но все равно на душе тревожно».

— Как ты думаешь, меньшевики и эсеры сюда придут или нет? — спросил Азат у Матвея. — Для них социалистическая революция, как я понимаю, сопоставима с ножом, воткнутым в сердце.

— И даже хуже, — обернувшись, бодро ответил тот. — Они сейчас безвременно отошедшее от власти Временное правительство оплакивают, социалистическую революцию переворотом называют, а Керенского чуть ли не мучеником святым. Этот прохвост бежал из Зимнего дворца, срамота… Но об этом господа меньшевики и эсеры предпочитают умалчивать.

В переполненном до отказа зале было душно и жарко. Мужчины курили и шумели, а женщины грызли семечки, сплёвывая шелуху на паркетный пол.