в свою комнату, она, конечно, пуста, прибрана, и видит: на столе – ящик дорогих сигар, с запиской от Мици: «Францекену», и две бутылки аллаша[539]. Франц блаженствует, думает, как эта девочка бережно обращается с деньгами, на такой следовало бы жениться, и что вы скажете, канарейку она ему тоже купила, словно сегодня день его рождения, ну погоди, мышонок мой милый, я тебе тоже. И ищет у себя по карманам деньги, вдруг – звонок, ага, это почтальон, только что-то он сегодня поздно, ведь уж 12 часов, ну, пойду сам ему скажу.

Франц выходит в коридор, открывает дверь, прислушивается – нет никакого почтальона. Ждет, но тот не появляется, ладно, застрял где-нибудь. Франц вынимает из ящика письмо и идет с ним в комнату. В открытый конверт вложено закрытое письмо, и при нем записка, написанная явно измененным почерком: «Доставлено по ошибке», и неразборчивая подпись. Значит, письмо все-таки побывало у соседей, за кем это они шпионят? Письмо адресовано «Соне Парзунке, у господина Франца Реккера». Странно, от кого это она получает письма, из Берлина, несомненно от мужчины. И действительно, кто-то пишет ей: «Сокровище мое, любимая, почему ты так долго не отвечаешь?» Франц не в силах читать дальше, садится – а вон лежат сигары, стоит клетка с канарейкой.

Наконец Франц, белый как полотно, уходит, но идет не к Ашингеру, а к Герберту и показывает ему письмо. Тот начинает о чем-то шептаться в соседней комнате с Евой. И вот уже входит Ева, дарит Герберту на прощанье поцелуй и выставляет его за дверь, а затем бросается Францу на шею: «Францекен, а я получу поцелуй?» Тот таращит на нее глаза. «Да оставь ты меня». – «Францекен, один только поцелуй. Мы же с тобой старые друзья». – «Что с тобой сделалось, Ева, веди себя прилично, что подумает Герберт?» – «Я ж его выпроводила. Вот, гляди – нет его». Она ведет его в соседнюю комнату, в самом деле Герберта нет, ну и пускай. Ева закрывает дверь: «Теперь ты можешь поцеловать меня. Один разок». И обвивается вокруг него, и в один миг вся охвачена страстным желанием.

«Ева, Ева, – задыхается Франц, – да ты с ума сошла, что тебе от меня нужно?» А она не помнит себя, и он не может с ней справиться, он поражен, отталкивает ее. Но вдруг в нем что-то переключается. Он не знает, что случилось с Евой, в них обоих – ярость и дикий порыв. Со следами укусов на руках и шее лежат они потом, она – навзничь, поперек его груди.

«Послушай, Герберта в самом деле нет дома?» – бубнит Франц. «Неужели ты не веришь?» – «Ведь это же свинство с моей стороны по отношению к другу». – «Ах, ты такой чудный, я так влюблена в тебя, Франц». – «У тебя теперь вся шея будет в синяках». – «Кажется, я могла бы тебя съесть, так я тебя люблю. А когда ты пришел с письмом, я чуть-чуть не бросилась тебе на шею при Герберте». – «Но, Ева, что он скажет, когда увидит следы, ведь все это пойдет у тебя синими и зелеными пятнами». – «Он даже и не заметит. А потом я пойду к своему биржевику и скажу, что это от него». – «Вот это хорошо, Ева, тогда ты моя хорошая Ева. Потому что я терпеть не могу такого свинства. Ну а что скажет твой биржевик, когда увидит тебя в таком состоянии». – «А что скажет тетя, а что скажет бабушка? Какой ты трусишка, Франц, стыдись».

Потом Ева легла поудобнее, обхватила Франца за голову, неистово расцеловала его, прильнула пылающими щеками к его культяпке. Наконец берет у него письмо, одевается, надевает шляпу: «Ну, теперь я ухожу, знаешь, я вот что сделаю: пойду к Ашингеру и переговорю с Мици». – «Ах, нет, Ева, зачем?» – «Потому что я так хочу. А ты оставайся пока здесь. Я скоро вернусь. Дай ты мне сделать по-моему. Неужели ж я не могу позаботиться о такой молоденькой девчонке, такой неопытной, да еще тут, в Берлине? Так что, Франц». И принимается снова его целовать и чуть-чуть снова не воспламеняется, но затем берет себя в руки и убегает. Франц ничего не понимает.

Это было в половине второго; а в половине третьего она уже приходит обратно, серьезная, спокойная, но довольная собою, помогает Францу, который тем временем вздремнул, одеться, освежает ему потное лицо одеколоном. Наконец садится на комод, закуривает папироску и начинает. «Итак, что касается Мици, то она страшно смеялась, Франц. Я, во всяком случае, не позволю сказать о ней ничего плохого». Франц поражен. «Да, Франц, это письмо мне ничего не доказывает. Она сидела еще у Ашингера и ждала тебя. Я показала ей письмо. Тогда она спросила, обрадовался ли ты наливке и канарейке». – «Конечно». – «Ну так слушай. Могу тебя уверить, что Мици и бровью не дрогнула. Она мне страшно понравилась. Хорошая девочка. Я тебе не какую-нибудь дрянь всучила». Франц мрачен, ему не терпится поскорее узнать, в чем же тут дело. Ева соскакивает с комода, хлопает его по коленке: «Францекен, ты дуся. Неужели ты не понимаешь? Ведь такой девчонке тоже хочется сделать что-нибудь для мужчины. Что ей с того, что ты целый день носишься, делаешь дела и тому подобное, а она только варит тебе кофе, убирает комнату, и больше ничего. Ей хочется тебе что-нибудь подарить, ей хочется иметь что-нибудь для тебя, чтоб ты был доволен. И ради этого она это и делает». – «Ради этого? И ты веришь таким басням? Ради этого она меня обманывает?» Тут Ева становится серьезной. «Об обмане не может быть и речи. Это она сразу так и заявила: об этом не может быть и речи. А если кто-то написал письмо, то это пустяки, Франц. Бывает, что человек влюбится, вот он и пишет. Это ж для тебя не новость, а?»

Медленно, медленно в Франце что-то проясняется. Вот оно что, вот оно в чем дело! Ева замечает, что он начинает что-то соображать, и продолжает: «Конечно. А то что же? Ей тоже хочется зарабатывать деньги. И разве она не права? Я ведь тоже сама зарабатываю деньги. Вполне понятно, что ей не хочется жить за твой счет, тем более что тебе трудно с одной-то рукой». – «Гм, гм». – «Она мне так прямо и заявила. И глазом не моргнула. Знаешь, это замечательная девочка, на нее можно вполне положиться. Она говорит, ты должен поберечь себя после всего, что с тобой было в этом году. А до этого года тебе ведь тоже жилось несладко –