Топклифф был вне себя от гнева. Он отвел назад руку, намереваясь ударить этот дерзкого щенка по лицу, но передумал.

Переполняемый яростью, он развернулся на каблуках и направился к зияющему проему двери.

— Пойдем, Дик, — произнес он. — Выдернем твоего так называемого караульного из объятий его женушки и отдубасим его так, чтобы надолго запомнил.

Один из людей Шекспира поднялся и вытащил за загривок сжавшегося в комок человека. Пинком под зад он швырнул его к Топклиффу.

— Ваш караульный? Забирайте.

По прибытии в Лондон Шекспир вместе с Болтфутом отправился прямиком на Ситинг-лейн, но не домой, а к Уолсингему, чтобы доложить о двух неудавшихся попытках покушения на жизнь Дрейка и, наконец, о его успешном отплытии к берегам Испании.

Угрюмое лицо Уолсингема немного просветлело. Он несколько раз кивнул.

— Хорошо. Вы говорите, что он во здравии и совершенно точно покинул эти берега со своим флотом?

— Да, господин секретарь. Все идет своим чередом.

Уолсингем усмехнулся.

— Знаете, а она послала вслед за ним гонца с приказом остановить миссию. Уверены, что он не получил его вовремя?

— Что ж, если Дрейк и получил этот приказ, то не подчинился ему. Еще он просил передать вам это письмо.

Уолсингем ножом аккуратно срезал печать и прочитал короткое послание. Затем свернул и положил его на стол.

— Хорошо, Джон. Именно это мне и было нужно. Слава Господу, что посланник королевы не прибыл вовремя. Хорошая работа, ваша и господина Купера.

Но Шекспир нежился в лучах похвалы недолго.

— Однако в остальном ваши дела не так хороши. На вас поступила жалоба с серьезными обвинениями. — Господин секретарь осуждающе взглянул на своего главного тайного агента.

Шекспир почувствовал, как кровь прилила к лицу. Образы мамаши Дэвис и Изабеллы Клермон, а затем и Кэтрин Марвелл пронеслись в его мозгу.

— Обвинения в похоти и колдовстве. Возможно, против вас выдвинут официальное обвинение.

Шекспир нахмурился, словно в замешательстве.

— О каких обвинениях вы говорите, господин секретарь? И от кого они исходят?

— Вы уверены, что не знаете?

— Мне на ум приходит только Топклифф.

Уолсингем сурово кивнул. Он подошел к окну и выглянул на улицу. В окно Уолсингем видел только скромное жилище Шекспира. Теперь там было тихо, но до него дошли слухи о беспорядках в доме. Он повернулся к Шекспиру.

— Конечно, Топклифф. Я предупреждал вас, Джон, не позволяйте вашей личной вражде мешать нашей общей цели. Я даже выдал вам приказ, разрешающий допросить свидетеля в доме Топклиффа, разве нет?

— Да.

— И он позволил вам это сделать?

— Да. Я бы сказал, что он с удовольствием показал мне свои пыточные машины. Похоже, он горд тем, что изувечил Томаса Вуда. Ни в чем не виновного человека, который даже не предстал перед судом.

Уолсингем никогда не впадал в гнев. Ему это было не нужно. Его шепот пугал больше, чем медвежий рев или рык тигра.

— Джон, сейчас не время обсуждать подобные вещи. Есть более срочные дела, требующие нашего внимания. Топклифф выдвигает против вас следующее обвинение: вы посещали колдунью и распутницу мамашу Дэвис, а она сбрила вам бровь и забрала ваше семя, чтобы приготовить любовный напиток, с помощью которого вы одурманили молодую женщину по имени Кэтрин Марвелл, отъявленную папистку. Это серьезные обвинения, и Топклифф утверждает, что может предъявить ингредиенты, которые колдунья использовала для напитка. — Уолсингем взглянул на сбритую бровь Шекспира. — Если все это неправда, то как вы объясните то обстоятельство, что у вас сбрита бровь, а у мамаши Дэвис были обнаружены точно такие же волосы, которые теперь находятся у Топклиффа? Невозможно доказать, что семя принадлежит вам, но вместе с вашей бровью суд посчитает это неоспоримым доказательством. Вам должно быть известно, что грозит обвиняемым в колдовстве. Как записано в «Исходе»: «Ворожеи не оставляй в живых…»

На мгновение Шекспир утратил дар речи. Затем он взорвался, словно забытый в печи котелок.

— Это безумие, господин секретарь. Это все интриги Топклиффа. Я действительно разговаривал с мамашей Дэвис, но это было частью расследования. Находящийся под арестом Валстан Глиб, который печатал газетные листки, сообщил, что мамаша Дэвис знает подробности убийства и хочет поговорить со мной, поэтому я отправился к ней. Меня встретила проститутка-француженка, которая отвела меня к Дэвис. Она принесла напитки, но, очевидно, в них подмешали какое-то колдовское зелье, ибо после я помню только, как меня соблазняла та проститутка. Я не мог пошевелиться. Не чувствовал ни рук ни ног. Мамаша Дэвис показала мне пузырек и сказала, что в нем мое семя, теперь я в ее власти и мне от нее не уйти. Я потерял сознание, а когда очнулся, то снова мог двигаться, но в доме было темно и пусто. Я обнаружил, что мне сбрили бровь, но когда это произошло, я не помнил. Это все, что мне известно. Да еще то, что Топклифф обо всем знал, ибо он сам хвастался мне в своем доме в Вестминстере. Боюсь, что он и мамаша Дэвис — сообщники, господин секретарь. Скажу больше, я уверен, что это так. Вся эта шарада была задумана для того, чтобы заманить меня. Проститутка-француженка жаловалась, что на нее напал Саутвелл, но это неправда. Ее раны были неглубокими. Это была часть плана Топклиффа, чтобы спасти собственную шкуру и обвинить иезуитского священника.

Уолсингем внимательно наблюдал за лицом Шекспира, когда тот говорил. Наконец он вздохнул.

— Это серьезные сведения, Джон. Вы повели себя как глупец, хотя и ради благородной цели. Но хочу сказать, — несмотря на то, что ваша история кажется абсурдной, в ней есть отблеск истины.

— Более того, — продолжал Шекспир, — преступник, которого мы ищем, убийца леди Бланш Говард — не кто иной, как сам Топклифф.

Уолсингем развернулся на каблуках.

— Топклифф убил Бланш Говард?

— Сомнений быть не может, господин секретарь.

Уолсингем покачал головой.

— Нет, Джон, не следует произносить подобное. Будьте осторожны, очень, очень осторожны. Вы уже превратили его в своего врага. Я пытаюсь отклонить эти обвинения, но если вы начнете делать такие заявления, Топклифф наверняка подаст на вас в суд за колдовство и прелюбодеяние. И мне будет очень сложно защищать вас, ибо он приведет свидетелей, и вы предстанете перед судьей Янгом. Уж поверьте мне.

— Значит, меня осудят по оговору проституток и душегубов, а жестокий убийца будет разгуливать на свободе — так? Разве это та Англия, за которую вы сражаетесь, сэр Френсис? — Уже произнося эти слова, он понял, что совершил ошибку. Преданность Уолсингема королеве и государству была вне всяких сомнений. Подобное оскорбление не может остаться безнаказанным.