— Мне бы текст, — сказал Корбалевич, — а то тяжело говорить по памяти.

— Ах, да, — произнес Ухналев, поднялся с дивана и пошел в другую комнату. Спустя минуту он уже вернулся с папкой в руках.

Корбалевич взял папку, открыл ее и стал перебирать листы.

— Ага, — сказал он. — Вот то, о чем я хотел сказать. Здесь описан случай, когда Ефимов в Западном Берлине обнаружил за собой слежку.

— И что тут необычного для тебя, представителя контрразведки?

— До определенного момента ничего. Читаю: «Контрнаблюдение обнаружило “хвост”, и Ефимов отказался от встречи. При этом он не преминул помотать наружку визави, подергать ее на отрывах, а также осуществил массу контактов со случайными лицами. Прибавив коллегам напротив работы по установлению и проверке этих лиц».

— И что тебе тут не нравится?

— Знаете, то, как описал Ефимова Б.Н., говорит, что Ефимов не способен на такие авантюры, как помотать наружку визави. Он, установив за собой наблюдение, должен был в соответствии со своим характером, просто вернуться домой.

— Леня, и на старуху бывает проруха. Но здесь я с тобой согласен. Возможно, это авторский вымысел. Хотя многие из нас были молоды и были готовы подергать смерть за усы.

— А вот еще один момент, — сказал Корбалевич. — Б.Н. пишет о способности их СМИ моментально реагировать на свои провалы и получать из них дивиденды. «Это они умели лучше нас», — утверждает он. А далее у него идет следующий текст: «…с чем это связано, до сих пор знаю. Возможно, у большого народа нет потребности постоянно напоминать, что он обижен и что к нему все время тянутся чьи-то руки».

— Знаешь, здесь я бы с Б.Н. согласился. Б.Н. в свое время разработал теорию выживания малых этносоциальных форм в больших. Согласно ей малое в большом вынуждено быть более активным, все время отслеживать обстановку, иметь емкий, но значительный ресурс-капитал для действия в непредвиденных или экстремальных обстоятельствах. Но все это касается неких объективных основ взаимоотношения малого и большого. Мы все время проигрывали освещение этих событий в СМИ потому, что их СМИ были элементом рыночной экономики и рекламы. И у них был большой опыт оболванивания потребителя. Мы со своей правильностью и честностью в те времена иногда не могли через СМИ довести дезу до противника. Кроме того, наша система согласований напрочь устраняла оперативность, необходимую в таких случаях. И мне кажется, что визави, планируя операцию, уже имели запасной вариант ее оправдания на случай провала. Наиболее яркий пример этого — акция со сбитым «боингом»-шпионом в 1983 году. Проигрыш в сборе шпионской информации, наши визави компенсировали выигрышем в информационно-психологической войне.

— Значит, дело было только в оперативности?

— Нет, оперативность — вещь прикладная. Вот смотри, — Ухналев надел очки, взял рукопись и стал читать:

«Радиостанция “Освобождение” начала свою работу в июне 1950 года словами “Мы несем хорошие и плохие новости, но они всегда соответствуют правде”».

— Я помню этот отрывок, — сказал Корбалевич.

— Не сомневаюсь. Но основа здесь более глубокая. Они не предлагают каждому слушателю миллион, как можно было бы сделать со слушателями Запада, они предлагают правду. А ведь мы — цивилизация правды. Мы за правду отца родного не пожалеем. И таким образом, они весьма точно попали в центр наших цивилизационных ориентиров и ожиданий. Под знаменем правды совершалась революция семнадцатого года, под таким же знаменем начиналась перестройка. Короче, нашим салом, нам по мусалам.

— Понятно… А дальше у Б.Н. идут рассуждения о том, если бы «Император российский в свое время делал то, что сегодня делает КГБ, то есть сажал бы Лениных, Керенских, Троцких и им подобных в “дурдома”, то не было бы в России ни революции, ни советской власти».

— Знаешь, мысль о том, что революции делают сумасшедшие, не нова. Как ни парадоксально, но именно сумасшедшим выпадает честь быть разрушителями старого общества и даже на первых порах строителями нового. И реакция карлхорстского начальства на это была соответствующей. Кстати, эту особенность перед самой смертью отметил Лев Толстой.

— Потому Ленин и назвал его «зеркалом русской революции»?

— Нет, Ленин назвал его «зеркалом» за реализм в описании ужасов русской жизни.

— Ну вот кое-что и прояснилось, — сказал Корбалевич. — А теперь несколько слов о лампе под кодовым названием 9SХ1, которую автор рукописи похитил с секретного завода весьма примитивным способом.

— А ты бы хотел, чтобы он сделал это со стрельбой и спецназом?

— Нет, но уж очень все просто…

— Пусть будет просто. Чем проще решается поставленная задача, тем эффективнее деятельность разведки. Представь себе сложную операцию, там каждый элемент ее грозит провалом. А тут все просто: пришел, увидел, победил. Б.Н. все правильно рассчитал, он знал, на какую точку души Фридриха надавить, и надавил.

— А… — произнес Корбалевич, но в это время зазуммерил его мобильный телефон.

Звонил Гольцев, сказал, что Леонида срочно разыскивает начальник управления.

— Вот видишь, — сказал Ухналев, — я был как всегда прав. Интуиция — великая вещь.

В Гомель поезд пришел в два часа дня.

Расим вышел на привокзальную площадь и медленно побрел вдоль бульвара, название которого он не знал. Однако, по словам Владика, этот бульвар должен был врезаться в улицу Советская. Там нужно было повернуть направо и дойти до парка Паскевича.

Спустя полчаса он добрался до парка, походил по его аллеям, вышел к берегу реки Сож. А потом позвонил по номеру, который ему дал вездесущий и всезнающий пройдоха Владик.

— Здравствуйте, — произнес он, услышав мужской голос, — это Петр Яковлевич?

— Да-а, — промурлыкал голос. — С кем имею честь?

— Это некий брюнет, который звонил вам вчера из Минска. Я уже в Гомеле и хотел бы с вами поговорить. Мне подойти к вам в управление?

— Ни боже мой! — сказал Петр Яковлевич. — Я сам сейчас к вам подъеду. Где вы остановились?

— Гуляю по парку.

— Будьте через полчаса у входа в драмтеатр.

Было около четырех часов дня, и у входа в театр никого не было, но к Расиму сразу подошел пятидесятилетний мужичок ростом «метр с кепкой».

— Петр Яковлевич, — представился он. — Поскольку вокруг нас на расстоянии полукилометра нет брюнетов, то бьюсь об заклад, это вы мне звонили.

— Да, — подтвердил Расим. — Где мы можем поговорить?

— Все в том же парке господина Паскевича, там есть одинокие лавочки, куда, я надеюсь, не дотянутся руки господ из здания слева.

— А что это за здание?

— Вы первый раз в Гомеле?

— Да.