приходило в голову, что он просто грохнет Лудо где-нибудь в тёмном уголке? Как изначально и задумывалось?

- Приходило, – признал Мерлин, – но, во-первых, я внимательно следил за Лудо, а во-вторых, очень скоро это перестало быть актуальным. Когда личности испытуемых стали смазываться... А вообще, конечно, вы правы: с моей стороны это было ребячеством, так что во всей этой ситуации я, по сути, оказался ничем не лучше Тома. Даже хуже: я взял ничего не соображающего идиота, не способного ни осознать, что с ним происходит, ни отвечать за свои поступки, и сделал его подопытным в эксперименте...

- Ладно, ладно, – перебил Фигаро, – вам очень жаль, мы поняли. Уж простите, Артур, но мне, более-менее, известна ваша насыщенная биография. Можете тут рефлексировать сколько угодно, но монстром вы никогда не были... Вы лучше объясните, что значит, «личности стали смазываться»?

- Ага, ага... Прямо Святой Мерлин. Только Демона куда-нибудь под коврик заметите... Что же до «стали размываться», так то и значит, что у испытуемых стали расплываться устоявшиеся черты их характеров. Например, Риддл, который после моего заявления был буквально готов убить Лудо, сперва потерял к нему всякий интерес, а потом... Потом как-то я увидел их вместе – Томаша Риддла и Луи де Фрикассо в большом зале библиотеки. Они читали. Точнее, Риддл читал книгу, параллельно загружая информацию в голову Лудо, а Лудо, в свою очередь, читал другую книгу, сливая данные в башку Ридллу... Я понимаю, как это звучит, но понятнее описать не могу. У них к тому времени стали бурно развиваться парапсихические способности, но подопытные упёрлись в другую проблему: телесные ограничения. Два глаза, два уха, две руки. Можно слушать только одну мелодию, читать лишь одну книгу. Потом они приспособились разделять функции полушарий и читать по две книги сразу, но всё равно это казалось им каким-то крохоборством.

- Обалдеть. – Фигаро открыл рот от изумления. – Ну и дела. А дальше-то что?

- Дальше… Как-то ко мне в кабинет зашел Артур Вильштейн, и рассказал, что между сознаниями участников эксперимента исчезают границы. Содержимое головы Риддла было так же доступно для него, Вильштейна, как и своё собственное. Знания в их головах сливались, объединяясь в огромный массив, к которому у всех был доступ... Старый Артур выглядел как-то странно: он вроде бы и говорил со мной, но, в то же время, словно отсутствовал в комнате. Знаете, как иногда говорят с детьми, которые задалбывают родителей вопросами, почему травка зелёная, или почему огонь жжётся? Я попытался вернуть его внимание, заставить как-то сфокусироваться. Спросил, как насчёт содержимого голов других людей? Не участников опыта? Вильштейн захлопал ресницами, пожал плечами, и ответил, что содержимое голов людей их мало интересует, потому что там – цитата – нет ничего особо интересного. Посмеялся немного, пожал мне руку и вышел. Тогда я впервые начал понимать, чем это всё закончится, но останавливать опыт было уже поздно.

Мерлин причмокнул губами, покачал головой и уставился в пол. Было видно, что старику не особо приятно вспоминать вещи, о которых он говорил.

- Через неделю после визита Вильштейна мы заметили, что подопытные активно используют телекинез и телепортацию на короткие расстояния. Однако это были не общеизвестные шорт-треккеры: их манипуляции с эфиром не вызывали в нём никаких колебаний. Не классическое колдовство – что-то другое. Сверхчеловеческие способности. Нечто со следующего, более высокого этажа. На третий месяц подопытные общались друг с другом исключительно телепатически, а информацию из книги считывали просто глянув в её сторону. Я надеялся, что Артур расскажет мне больше, но... Он много смеялся, похлопывал меня по плечу, обещал зайти вечером и поговорить за бутылочкой пивка, но... Но не приходил. Потом извинялся, говорил, что забыл, что у него башка забита всяким-разным, снова обещал зайти... Я не злился. У меня при разговорах с Вильштейном возникало чувство, что я – пятилетний пацан, копающийся в песочке, который предлагает папе-профессору поиграть с ним в куличики. Вильштейн... Они все просто смотрели сквозь меня. Улыбались, шутили, но это была просто вежливость. Но не Лудо. Лудо частенько забегал ко мне на рюмку кофе под вечер. Шутил – я имею в виду, шутил по-настоящему, благодарил меня за то, что «вправил ему мозги», рассказывал, как подложил канцелярскую кнопку Вильштейну в кресло, много издевался над учёными и философами Золотого века колдовства – к тому времени Лудо пристрастился к чтению, и, конечно, объяснял, что происходит с остальными подопытными. Он говорил так: все эти старики ищут истину, ту, которая с большой буквы, потому что всю жизнь этим занимались. А истина скучна. Она большая и холодная, как космическая пустота. Вот, болтал Лудо, сидя у меня в кабинете, сейчас эти чудики разберутся с пространством-временем, изучат всё вдоль и поперёк, разберут музыкальную шкатулку этого мира на запчасти, а дальше им станет скучно. Музыка закончится, и останется только холод и пыль на дне коробки. И тогда им либо придётся выдумывать новую игру, либо искать там – он показывал куда-то в небо – что-нибудь новое, неизведанное. Будто там оно есть, хохотал он. И, в конце концов, попросил меня отправить его на первый курс Академии. Мол, всю жизнь хотел учиться среди будущих колдунов. Я не возражал. К тому времени мне уже было всё равно: эксперимент удался... и провалился.

- Что случилось с теми, кто...

- Ушли. Просто ушли. Как-то раз я проснулся оттого, что в дверь моего кабинета ломился старший лаборант. Он, запыхавшись, доложил, что подопытных нет в зале апробации, куда они должны были приходить каждое утро. И вообще нигде нет, включая их комнаты. Они просто исчезли. Но Вильштейн по старой дружбе оставил мне записку на столе – на моём столе, чтоб его черти драли! Мол, спасибо за всё, но на Земле им больше делать нечего, потому как Земля – для людей, а они теперь уже не люди. Что эксперимент был интересным, он рад, что в нём поучаствовал, но с моей проблемой – Демоном – они ничего поделать не могут, и мне самому придётся с ним разбираться. Скотина неблагодарная.

- Но почему не ушёл Лудо?

- Не знаю, – Мерлин покачал головой, – теперь уже не знаю. Раньше я думал, что дело в том, что его мозг изначально был повреждён, но теперь... Встретим его – спросим.

За столом воцарилась тишина. Даже ветер за стенами притих, и только хлопали над крышей огромные невидимые