Оскар осторожно переступил порог. Прямо против двери он увидел большую кровать, и тут же в нос ему ударил острый запах пота. На ночном столике стояла пустая бутылка из-под водки и поднос с объедками копченой бельдюги. Кресло было завалено известными и неизвестными принадлежностями мужского одеяния; Оскар даже не мог догадаться, для чего служат некоторые предметы. Отекшее бледно-желтое лицо, глубоко утонувшее в подушках, повернулось к двери. Крошечные, еле видные из-за складок жира глазки сонно взглянули на Оскара, затем заморгали, и вдруг в них блеснуло веселое удивление. Послышался хриплый вздох:

— Вот так гость! Чего это ты так рано пожаловал? Ну, присаживайся, присаживайся, рассказывай, с чем пришел!

Скупщик попытался приподняться на локоть, но безуспешно. С протяжным стоном он повалился обратно на подушки. Чем дольше Оскар наблюдал лежавшего, тем больше удивлялся. Он довольно хорошо знал Гарозу, привык видеть его объемистую тушу, но то, что он увидел сейчас, было настолько чудовищно, что он мог поверить глазам. Казалось, не человек, а взбитая копна сена покоилась на кровати. Равномерно закругляющейся, почти изящной линией обрисовывался громадный, словно купол, живот, увенчивающий расплывчатую, освобожденную от преград живую массу, которая заполняла до самых краев всю широкую кровать, напоминая останки какого-то доисторического животного. Но при всех своих размерах это существо было беспомощнее ребенка: оно не могло ни самостоятельно сесть, ни сойти с кровати. Более смешного и вместе с тем отвратительного зрелища Оскар никогда еще не видел. И как этот человек мог напяливать на себя неизмеримо узкую, по сравнению с его объемами, одежду, которая лежала в кресле?

— Ну, говори, что у тебя за дело, — прервал Гароза наблюдения Оскара. — Что тебе нужно?

Присев на стул, Оскар рассказал о своей беде и решении правления выдать ссуду.

— Надеюсь, вы не откажетесь подписать расходный ордер? — закончил он.

Гароза снова начал стонать и вздыхать. Пот лился с его лба и висков.

— Значит, ты надеешься, — сказал он. — Думаешь, это так просто? Ты, видно, полагаешь, что кооператив — это банк, где любому, кто туда заявится, готовы отвалить денежки? Нет, приятель, этот номер не пройдет! Если мы начнем так действовать, нашу лавочку просто-напросто надо прикрыть. Только не подумай, что мне жаль тебе подписать. Для меня все вы одинаковы, я всегда вам помогал по мере сил. Но чтобы позволять людям швыряться общественными деньгами, опустошать кооперативную кассу — нет, таким делам я не потатчик! Никак не могу.

— Я еще ни у кого ничего не просил, у меня долгов нет, — сказал Оскар. — В поселке каждый мне доверяет.

— Ну, это еще как сказать. Почему тебя выгнали из правления?

— Меня не выгнали, я сам ушел.

— Думаешь, я не знаю, почему ты ушел? Ты был уверен, что кооператив обанкротится, что с ним не стоит больше нянчиться, и решил удрать с тонущего корабля.

— Я не мог согласиться с новыми способами хозяйничания.

— Ну конечно! Когда давали деньги Менгелису, ты ворчал, а сейчас сам просишь. Как же это прикажешь понимать, Клява?

Оскар молчал.

— Нет, об этом ты лучше позабудь. Средствами кооператива разбрасываться я не позволю. Вот если бы ты попросил у меня самого… Тогда, может быть… Мне ничего не жалко для дельного парня. Правда, ты иной раз готов человеку глаза выцарапать, но не подумай, что я за это сердился на тебя. Человек молодой, горячий… Можно и простить.

Гароза наблюдал за гостем. Оскар молча вертел в руках шапку.

— Значит, не дадите подписи? — спросил он наконец.

— И разговора быть не может. Зато я сам могу тебе ссудить. Тут я один рискую… И где только пропадает эта корова, черт бы ее драл! — вдруг рассердился Он. — Мне скоро надо на рынок, а я все еще не могу встать. Сколько тебе надо?

— Тысячу латов…

— Я могу одолжить их под вексель. Процентов мне не надо, только… Ну, мы потом сговоримся. Согласен?

Что было делать Оскару? Он понимал, что означало это «потом»: больше он не посмеет давать отпор ненасытному живоглоту, больше ему не позволят продавать рыбу другим… Теперь и он, последний независимый рыбак в Чешуях, будет подчинен этому дельцу, аппетит которого не имел границ. Но какой смысл в его гордости, чего он достигает бездеятельной независимостью? Остается одно: стиснуть зубы…

— Ладно, придется обратиться к вам…

— Там на столе вексельные бланки и чернила. Ты знаешь, как надо заполнять? Срок погашения истекает следующей весной.

Пока Оскар заполнял вексель, вернулась прислуга, и ему поневоле пришлось стать свидетелем отвратительной сцены. Гароза встретил безответную женщину самой отборной бранью, после чего она помогла ему выкарабкаться из постели, сняла с него ночную сорочку и начала одевать. Сначала она туго забинтовала ему все туловище, руки и ноги обмотками. Гароза стал гораздо тоньше и уже смог с помощью прислуги надеть брюки и жилет. Женщина обула его, застегнула пуговицы, умыла, как малого ребенка. Теперь Гароза мог уже ходить.

Начался завтрак, в котором должен был принять участие и Оскар. Он только удивлялся, глядя, как жрет Гароза. Вот он перерезал пополам свиную отбивную котлету, и она в два счета исчезла у него во рту. Блюдо заливного было уничтожено в четыре приема. С молниеносной быстротой очистив тарелки, Гароза хлопнул ладонью по могучему брюху.

— Теперь можно и поработать! Держись, Большой рынок!

Отсчитав Оскару деньги, Гароза взял у него вексель.

— Вон сколько их у меня.

Гароза держал векселя под тяжелым чугунным прессом, так что они были стиснуты в компактную пачку, и все равно толщина ее достигала полуфунта. Долговые обязательства были сложены в известном порядке, по поселкам всего побережья. Могущественная сила скрывалась в кучке бумажек: она служила как бы пультом управления, откуда можно было распоряжаться по своему усмотрению большим, сложным механизмом. Если где-нибудь не все было в порядке — какой-нибудь поселок начинал бунтовать или какому-нибудь рыбаку вздумалось бы идти своей дорогой, — Гарозе стоило только раскрыть в соответствующем месте пачку — и в действие вступала сила векселей. По мановению хозяйской руки послушная машина начинала работать, и снова всюду воцарялось спокойствие.

Сейчас и свобода Оскара лежала под тяжелым чугунным прессом. Кулак Гарозы властно нажимал на него.

— Сам видишь, что я вовсе не такое уж чудовище, каким меня выставляют.

4

Сильная августовская буря, которая растерзала мережу Оскара, причинила большой урон и другим рыбакам. Только между Чешуями и Гнилушами было выброшено на берег семь морских ловушек. Многие рыбаки потеряли все свои сыртьевые и лососевые сети. У одной неводной артели опрокинулся