Ноланд поздоровался, обнял дядю и ласково похлопал по спине.

– Так что же хочет банковский клерк? – спросил он.

– Извини! Наш дом хотят отобрать. Я вложил деньги и открыл новое дело, все шло хорошо, но банк прибегнул к новым юридическим уловкам.

– В самом деле? – спросил Ноланд, глядя в глаза министранту.

– Мы вправе требовать возмещение долга недвижимостью. По закону, – ответил тот заученной фразой, но отвел взгляд.

– Сколько нужно оплатить?

Министрант назвал сумму. Ноланд отсчитал гульдены и поставил башенки из золотых монет на стол. Дядя потрясенно присел на стул. Министрант захлопал глазами и потянулся к деньгам, однако Ноланд остановил его и протянул перо.

– Здесь и сейчас подписываем все документы, и чтобы никто из вас больше не приближался к этому дому, – сказал он.

– Вы что, угрожаете? – нашелся министрант.

– Нет, я говорю на понятном вам языке. На нем же будут говорить лучшие юристы, если условия вас не устраивают.

После этого министрант не спорил, подписал и заверил печатью квитанции, вексель разорвали. Когда он ушел, Ноланд с дядей засыпали друг друга вопросами.

– Ты не представляешь, сколько всего тут произошло, – сказал Альфред.

Ноланд улыбнулся, прикидывая, как бы не обидеть дядю рассказом о своих куда более ярких приключениях, однако тот сказал такое, что Ноланд упал в кресло, удивленно глядя на покрасневшего дядю, который будто помолодел.

– Я открыл кафе! Я женюсь! – выпалил Альфред.

Ноланд справился с внезапной потерей дара речи, горячо пожал дяде руку и принес искренние поздравления. Сейчас он заметил, насколько опрятно одет дядя, продолговатое лицо тщательно выбрито, седеющие бакенбарды причесаны.

Остаток дня они провели у камина, поражая друг друга рассказами. Альфред раскурил трубку, и пространство наполнилось ароматным дымом. Ноланд задержал взгляд на дымящемся чубуке, вспомнив трубку Зеленого баала, черный дым из которой поднимался над миром, как из трубы металлургического завода. Улыбка поблекла на лице Ноланда, видение сферы напомнило о себе, словно ведро ледяной воды, вылитое на голову, но вскоре беседа пошла своим чередом.

На неделе Ноланд хорошенько отоспался и, зайдя к цирюльнику, привел себя в порядок. Подстригая волосы, тот удивился длинной полоске шрама на затылке, но от вопросов тактично воздержался. Ноланд заметил, что в течение летних приключений тело окрепло, плечи раздались, и необходимо обновить гардероб. Он заказал такой же простой коричневый костюм, только на размер больше, и усмехнулся, сравнив себя с прошедшим сезонную линьку зверьком.

В один из дней он обнаружил, что на подбородке пробиваются волосы. Когда-то он с нетерпением ждал этого, а теперь было все равно. Он пшикнул из флакона и вошел в облачко, пахнущее бодрыми нотами гвоздики, бергамотом, мускусом и чем-то более сладким, напоминающим цветущий луг летним полднем. "Добротный баргенский парфюм, – говорил отец, – хотя луарские снобы считают его банальным". Начинался новый день, Ноланд устроился за письменным столом и продолжил работу над оформлением путевых заметок.

Солнце поднялось высоко, но воздух был по-осеннему прохладным и прозрачным. Таким воздухом можно утолять жажду. Голубое небо в контрасте с краснеющими и желтеющими кронами деревьев приобрело особую глубину, звенящую бесконечностью.

Ноланд свесив ноги сидел на толстой ветке тополя, но не смотрел вниз, где стояла его одинокая лавочка, не смотрел и на сквер, где бродили студенты. Взгляд устремился к горизонту: там плоскость мира людей, обозначенная черепичными крышами хельденских домов, соединялась с глубоким небом – пространством идей и смыслов. Небом, в чьих облаках витают мечтатели, в чьи звезды вглядываются ученые, к чьим высотам возносят молитвы путники.

Лето прошло потрясающе, однако Ноланд понимал, что это только начало пути, первое знакомство с огромным и противоречивым миром. Он коснулся лишь краешка тайны и мимолетно задел глобальные конфликты, а в будущем предстоит шагнуть дальше и ввязаться по-полной.

В последнее время он думал о картине нового мира, увиденной у телескопа в компании Ликурга. Тогда Ноланд посчитал, что увидел образ идеального мира, который необходимо построить, собрав пазл. Однако после событий лета и последующих размышлений понял другое.

Его взору тогда предстал отнюдь не новый мир, не идеальная версия существующего. То был привычный и уже существующий мир со всеми его недостатками, с несовершенными людьми и ошибками. Но красота и благородство увиденного заключались в смысле, который наполнял образы и хитросплетения фрагментов пазла настоящей жизнью, как штрихи ребенка заполняют цветом раскраску. Смысл, который наполнял слова, поступки и жизни людей. То были принципы, однажды ставшие чьим-то выбором.

Ноланд перестал тосковать по былым временам и принял Пятую эпоху. Героизм и благородство, верность принципам, поиск истины и борьба за нее – все это не пережиток прошлых эпох, не вырванные из древних песен слова, растворенные в серой прозе современности. Ноланд с радостью и неожиданным страхом ощутил, что современный человек не отличается от тех, кто впоследствии стали героями древних сказаний, показавших образец доблести, праведности, благородства и мудрости сотням будущих поколений. Но все это не появляется само по себе, а исходит от людей, от личного выбора и обретенных смыслов. А если в мире чего-то не хватает, нужно просто создать это самостоятельно.

И всякому действию всегда найдется противодействие. Пазл оказался картиной борьбы. Прекрасной и возвышенной, раскрашенной не кровью, а эфиром душ. В Пятую эпоху все стало сложнее, но суть не изменилась. Противостояние смыслов, идей и решений, вечная борьба истинного и ложного, высокого и низкого, темного и светлого – в мире вокруг и внутри человека. И чем будет наполнен мир – зависит от людей, от Братства сферы, от Ноланда.

На выбранной дороге предстоит немало тягот, а окончательная победа невозможна, но