в обеденный зал, где Гальва и Йорбез уже набивали себе живот яйцами с очень большими желтками. Сидевший во главе стола Фульвир показал нам на два пустых стула. Теплый запах шел из кухни, железного сердца этого дома из кости и дерева, где хозяйничала дородная молровянка.

– Braathe ne byar, – сказала она, поставив на стол деревянный поднос с нарезанным хлебом и каменный горшок с маслом.

Мне стало дурно от одной мысли о том, чтобы принять какую-то еду из рук человека, который смешивал людей и животных, а результаты этих опытов держал в клетках. Как только я об этом подумал, Фульвир посмотрел на меня и спросил:

– Не хочешь немного хлеба с маслом?

Я попытался что-то ответить, хотя и не знал, что именно, но вдруг понял, что не могу говорить. Моя дрожащая рука по собственной воле потянулась к хлебу, и кухарка тут же намазала его маслом. Потом рука сама собой поднесла хлеб ко рту, рот открылся, и мне пришлось проглотить кусок. Я разозлился, но не настолько, чтобы не оценить, как это неимоверно вкусно.

– Когда ешь хлеб, помни о кошке, – сказал Фульвир.

Он говорил по-холтийски, чтобы все поняли, хотя пословица была молровской. Смысл ее был такой: чтобы сберечь зерно, нужно убивать мышей. А еще это означало: не будь ребенком. Без опытов Фульвира и Трясошипа мы не получили бы корвидов, а без корвидов гоблины оттеснили бы нас к самому Ганнскому морю.

Я проглотил еще несколько кусков, теперь уже по своему желанию. По крайней мере, так мне показалось.

– Надеюсь, вы хорошо спали? – спросил Фульвир.

Спантийки кивнули. Норригаль пожала плечами.

– Как младенец, – ответил я, хотя все мы прекрасно знаем, как спят младенцы.

– Хорошо, – сказал Фульвир. – Нам много нужно сделать, а времени у нас очень мало. Я получил сведения, что войско великанов продвинулось далеко вперед от Хравы по аустримской равнине, а вероятность того, что они пройдут здесь, из незначительной стала очень высокой. Я отправляюсь на юг. Сегодня. Но не оставлю вас без кое-каких… подарков… чтобы помочь вашему важному делу.

Он махнул рукой, и дверь в библиотеку отворилась.

И тут же, словно они так и ждали за дверью, в зал вошли три музыканта. Один мужчина стучал по большому барабану, женщина выдувала на флейте слезливую мелодию, а еще один мужчина раздувал красные щеки в борьбе с визгливым галлардийским корнемюзом. Музыканты из них были не очень хорошие. Мы с интересом посматривали на дверь, гадая, что это могут быть за подарки, как вдруг музыканты закончили мелодию, поклонились и назвали свои имена.

– Биж, – сказал барабанщик.

– Наж, – представилась женщина с флейтой, и я обратил внимание на то, какой у нее длинный нос.

– Горбол, – назвался волынщик, который постоянно чихал, вытирая сопливую бороду и усы грязной тряпкой.

Гальва, похоже, ожидала чего-то еще, как и я.

– Вы ждете запряженный лошадьми экипаж? – спросил Фульвир. – Возьмите этих троих с собой и проследите, чтобы они не умерли. А они попытаются умереть.

– Это несправедливо, – прогнусавил Биж с акцентом, который я не смог определить.

– Да, – еще гнусавей проговорила Наж. – Мы только и делаем, что пытаемся выжить.

– И мы немало потрудились ради этого, – добавил Горбол, то и дело моргая.

Биж трижды ударил в барабан, как бы подтверждая его слова.

Их имена были похожи на молровские, но акцент оставался загадкой. Все трое явно не отличались особым здоровьем, и в нашем безлошадном мире это означало, что они будут нас задерживать. Нам и вправду придется взять этих недоносков с собой?

– Вам и вправду придется взять этих недоносков с собой, и вы сами потом пожалеете, если этого не сделаете, – заявил Фульвир и в этот раз не солгал.

На том спор и кончился.

«Подарив» нам музыкантов, Фульвир напрочь забыл о нас. У него хватало забот по подготовке к переезду. Собакообразный слуга присматривал за тремя человеко-быками, а те связывали, закрепляли и выносили из дома мебель. Дородная кухарка вытащила все тарелки из буфета и сложила возле дороги.

Фульвир даже не попрощался с нами.

Мне хотелось вытянуть из него еще что-нибудь о Гальтии, чтобы потом взвесить шансы и решить, мог ли он и впрямь быть моим отцом. Но я понимал, что это бессмысленно. Во-первых, из него такой же мой родственник, как из кукурузного початка. Заставь жертву считать себя более важной персоной, чем на самом деле, – это один из главных приемов мошенничества, которому учат в Низшей школе. Многие простаки осыпают серебром сладкоязыкого обманщика, принесшего весть о настоящем отце и возможном наследстве. Даже если я и незаконнорожденный, моим отцом по крови наверняка окажется какой-нибудь местный рохля, выглядевший более-менее симпатичным в свои двадцать пять, но больше никогда. Просто удачливый рыбак или перевозчик коровьего навоза, который вовремя подмигнул матери или откаблучил с ней недурной танец, когда сидр заиграл в ее крови на празднике урожая.

Во-вторых, у Фульвира хватало разума, чтобы решить, чем поделиться, а что оставить при себе. И хватало безумия, чтобы перевернуть все с ног на голову. Отец или нет, но он ничего мне не был должен, даже доброго слова на прощание. И хотя без его птиц-убийц нас всех, вероятно, перебили бы гоблины, я чувствовал, что задолжал ему еще меньше.

Особенно после того, как увидел, на что еще способны корвиды.

Подойдя к дереву, возле которого были привязаны наши ослы, мы застали картину жуткой бойни. Три корвида, из тех, что повстречались мне прошлой ночью, потрошили ослицу, которую я назвал Анни. Ту, на которой ехала Норригаль. Своему ослу я имени не дал. Он мне не нравился. Но это была милая Анни, мертвая, как ушедшее лето, а огромные черные птицы с жадностью глотали куски мяса и довольно каркали.

– Ох, мать вашу! Нет! – всхлипнула Норригаль.

– Dalgatha maia! Jilnaedus corvistus chodadus! Merdu! – прошипела Гальва.

Где-то вдалеке закричал осел.

– Драные твари! – сказал я, натягивая тетиву.

– Нет! – остановила меня Гальва и опустила мой лук с самым близким к ужасу выражением, какое я только видел в ее глазах.

Мы попятились.

И тронулись в дорогу пешком.

Едва мы подошли к пролому в каменной стене, что уводил прочь от владений Фульвира, как дом колдуна выдернул из каменистой земли четыре корня размером с дерево каждый, словно это были якоря. А потом этот улей на ножках зашагал в другом направлении под завесой осыпающейся земли, раскачиваясь из стороны в сторону, но каким-то непостижимым образом удерживаясь на слишком узкой для него тропе. Мы отвернулись и пошли дальше, мимо неподвижно лежавшего на земле глиняного человека, мертвого, если только он