Мысли эти у него вновь перешли в грезы о властвовании в монгольской степи, о ханстве, о славе великого повелителя, которому подчиняется множество других родов, тумэнов войск…

«Может быть, начнется какая-нибудь большая война с татарами или с чжурчженями… – порывисто проносились в голове у него мысли. – Я возглавлю войска монголов, ведь теперь я самый большой властитель, кроме меня теперь некому. Мы наголову разбиваем врагов, а потом меня поднимают на ханство… А может, и без войны все будет. Ведь джелаирский Тохорун тогда говорил при остальных нойонах: „Мы поддержим тебя, а не Тэмуджина“. Что можно иметь в виду, говоря такие слова, если не ханство? Да и чем им будет плохо, если я буду у них ханом? Ведь ханство всегда лучше, чем просто племя, да и перед другими почетно, перед теми же татарами и даже кереитами. Как бы мне начать с ними разговор об этом? Должно быть, теперь-то они будут посговорчивее, когда я своих непослушных нойонов казнил и весь джадаранский род полностью в моей власти. Вот и борджигинские кияты теперь со мной. Только надо придумать, как вернее подступиться к этому делу, задарить кого-то, кому-то что-то пообещать… А Джамуха-хан – звучит хорошо. Как это было бы прекрасно!»

Лишь небольшая загвоздка омрачила радость Джамухи. Пришлось ему на этот раз поделиться частью подданных с дядей Ухэром, отдать ему триста воинов с семьями – за то, что тот после смерти отца был с ним рядом и не покинул его. Ухэр сам начал разговор об этом на другой день после того, как новые войска прибыли в улус Джамухи.

Отозвав его в малую юрту, где они часто посиживали вместе в ту тяжелую пору, когда умер отец и Тогорил-хан еще не приходил к ним, тот сказал:

– Я единственный из братьев твоего отца, оставшийся верным после его смерти. У меня маленький улус, потому что я никогда ничего не требовал для себя, а все помогал твоему отцу. Но теперь, когда у тебя такое пополнение, имею право сказать: ведь и мне по справедливости полагается какая-то доля. И отец твой, глядя с небес, одобрит, если выделишь мне кое-что.

И Джамуха, скрепя сердце, досадуя, что придется отрывать от себя немалый кусок, выделил ему триста воинов. У того своих было всего около пятисот воинов, и по лицу его было видно, что Ухэр остался недоволен: он, видно, надеялся, что получит побольше – может быть, тысячу, чтобы среди нойонов обрести какой-то вес, но Джамуха решил, что ему хватит и этого. Ухэр, не споря с ним, подавив тяжелый вздох, увел полученные три сотни в свой улус.

«И этот тоже не без корысти, – неприязненно подумал о нем Джамуха, вдруг охватываясь внезапной злобой. – Что за люди вокруг, лишь бы что-нибудь урвать, отхватить… Ну, подождите, придет время, я вам покажу, кто здесь хозяин всего».

Вскоре Тэмуджин узнал о том, что случилось дома в его отсутствие между Тэмугэ и Бортэ.

На другой день после похорон джадаранских нойонов поздним вечером он сходил к Джамухе спросить, все ли спокойно в его улусе. Поговорив с ним немного, он вернулся и зашел в юрту младших братьев. Те, насытившись вечерней едой (мать Оэлун в этот вечер наварила полный котел кабаньих ребер и позвонков), только что пришли к себе и перед сном посиживали у огня.

Тэмугэ сидел без рубахи, а Хачиун мазал ему спину медвежьим жиром. Вспухшие от побоев полосы заживали, но местами, где была содрана кожа, загноилось и покрылось коростой.

Тэмуджин удивленно оглядел его спину и спросил:

– Что это с тобой, младший брат? Кто это тебя так побил?

Тот, опустив голову, промолчал. Тэмуджин оглядел братьев, посмотрел на Хасара, сидевшего у правой стены, зашивая порванный ремень стремени.

– Не я это. – Почувствовав на себе взгляд брата, тот усмехнулся и склонился над седлом, откусывая нить из сухожилия.

Тэмуджин посмотрел на Хачиуна и Бэлгутэя – те сидели с равнодушными лицами, показывая, что их это тоже не касается.

– Пусть сам расскажет, – сказал Хасар, убирая седло в сторону, и сурово посмотрел на Тэмугэ. – Что молчишь? Рассказывай… не видишь, что брат опять на нас подумал, что мы обижаем тебя, бедного.

Тэмуджин снова посмотрел на младшего. Тот, помявшись, моргнул испуганными глазами, признался:

– Я не послушался невестку Бортэ. За это мать меня побила ремнем.

Тэмуджин тяжело вздохнул. Зная о том, что младшие из братьев не желают примириться с меркитским «наследником» (как они между собой называли будущего ребенка Бортэ), он, хотя давно уже собирался поговорить с ними, покончить с новой враждой в семье, все откладывал, внутренне избегая всякого воспоминания об этом несчастье. Да и за ежедневными заботами о делах улуса он часто забывал об этом, как и о многом другом в собственной семье.

Он прошел на хоймор, сел у огня.

– В чем ты не послушался ее? – спросил он.

– Она позвала меня, а я не пошел.

– Почему?

Тот шмыгнул носом, снова опустил голову. Тэмуджин терпеливо ждал ответа. Не дождавшись, он внушительно повторил:

– Скажи мне: почему ты это сделал. Для каждого поступка у человека должна быть причина, и если он не двуногое животное, а человек, то должен уметь сказать, почему он сделал то или это. Так вот, скажи мне ясно, почему ты не пошел, когда тебя позвала невестка.

Помедлив, дрожащим голосом Тэмугэ сказал:

– Я не хочу, чтобы она рожала меркитского ребенка.

Тэмуджин недоуменно склонил голову набок, глядя на него, усмехнулся.

– Так ведь она и сама не хотела рожать такого ребенка, но ничего не может с этим поделать. Тебе в такие годы пора бы уж и поумнеть, научиться отделять одно от другого. Что могут изменить эти твои проделки, ты не подумал об этом?..

Тэмугэ молчал.

– Вот ты говоришь, что не хочешь, чтобы у нас родился меркитский ребенок. Так?

– Так, – со слезой выдавил из себя тот.

– Но как же нам быть, если Бортэ придется рожать? – спросил Тэмуджин. – Она ведь не может теперь не родить.

Тот молчал, тяжело сопя.

– Если считать по-твоему, нам остается одно: разрезать ей живот, вырвать ребенка и выбросить. А раз так, то возьми это. – Тэмуджин вынул из-за пояса свой нож и протянул ему. – Иди и вскрой ей живот. Вырви ребенка и брось собакам.

Тот со страхом взглянул на него, отрицательно замотал головой.

– Почему ты не хочешь это сделать? – спросил Тэмуджин.

– Тогда она умрет сама.

– Выходит, ты не хочешь, чтобы она умерла?

– Нет.

– Значит, зла ты ей не хочешь?

– Нет.

– Так чего же ты разводишь смуту? – возмущенно повысил голос Тэмуджин. – Зла ей не хочешь, а сам строишь ей козни, мучаешь ее. Как она сможет избавиться от ребенка? Тебе семь лет, давно уж не маленький, а не можешь уразуметь того, что можно, а чего нельзя сделать.