– Ты всегда был нам хорошим папой, – сказала она, вручая ему поводья.

В конце октября, когда Рид добрался до форта Саттера, с севера вовсю дули холодные ветры. Форт Саттера оказался поселением многолюдным, основательным, с толстыми глинобитными стенами, с пушками – куда там заштатной дыре Джима Бриджера! На Саттера трудилась пара дюжин пайютов, мивоков и мексиканцев, а в форт, что ни день, съезжались за припасами, за почтой, за свежими новостями обосновавшиеся невдалеке поселенцы.

К немалой радости Рида, здесь, в форте, обнаружился Уилл Маккатчен: почти оправившийся от болезни, он тоже работал на Саттера, чтобы не жить на чужом иждивении. Вдвоем они уломали Саттера одолжить им двух мулов и кое-какие припасы, хотя Саттер предупреждал, что через горы уже не пройти.

Предупреждал… и оказался полностью прав. В горах, наверху, уже наступила зима. Добравшись почти до самого перевала, Риду с Маккатченом пришлось признать поражение и повернуть назад.

– Перевал остается под снегом до самого февраля, – пояснил Саттер, и потому, когда в форте остановился Калифорнийский батальон, вербующий добровольцев для войны за независимость от Мексики, Рид присоединился к нему. Во время Войны Черного Ястреба он служил в ополчении, так что солдатскую службу знал назубок.

В Йерба-Буэна он рассказывал о партии поселенцев, застрявших в горах, на любых крупных собраниях, собирая пожертвования в пользу терпящих бедствие. Там он и услышал о нескольких уцелевших, сумевших добраться до форта Саттера. Рассказы Уильяма Эдди о трудностях, преградивших путь поселенцам – о голоде, о сильных снегопадах, о странной болезни наподобие собачьего бешенства, губящей заразившихся, превращая их в буйных, кровожадных чудовищ, – напечатали в доброй полудюжине газет.

«Кровожадных»… Тут Риду сразу же вспомнился и сынишка Нюстремов, и безумный бред Гастингса, и труп индейского мальчугана, подвешенный меж двух деревьев.

Еще в газетах говорилось о том, что спасательная экспедиция вот-вот будет готова отправиться в путь, и Рид решил возглавить спасателей.

Однако стоило им взобраться на перевал, Рид не увидел внизу никаких хижин, никаких признаков жизни вообще. Мало этого, с высоты даже озера было не разглядеть. Долина казалась сплошным белым пятном. Среди бескрайних сугробов темнели лишь редкие сосенки, подозрительно смахивавшие на кроны куда более высоких деревьев.

Но, стоило спуститься пониже, среди заснеженных холмов замаячила черная гладь озера. Затем единообразие белизны утратило однородность. Вон тот бурый квадрат – возможно, часть полуразрушенной избушки… к небу полупрозрачными струйками поднимается дым… Лагерь!

Последний отрезок пути одолевали мучительно медленно. Идти пришлось едва ли не наугад, жмурясь, чтоб уберечь глаза от ослепительного сияния снегов. Все это время Рида так и подмывало броситься дальше бегом, однако он сдерживался: зря тратить силы не стоило. Дисциплина выручала его до сих пор, дисциплина и доведет до конца.

Мало-помалу впереди показались признаки жизни, следы деятельности, следы уцелевших, однако самой жизни – людей, голосов, коров, хоть единственной лошаденки – не наблюдалось. Над хижинами в кольце огромных черных кострищ царила звонкая, гулкая тишина.

У первой избушки Джеймса Рида охватил сногсшибательный, всепоглощающий страх, колокольным звоном отдавшийся во всем теле. Впервые ему довелось утратить уверенность в себе на глазах у наемных работников, но что поделать? Уж очень боялся он обнаружить родных умершими, уж очень боялся сломаться. Ведь он любил их, несомненно, любил – потому и пришел сюда, хотя был с позором изгнан из партии.

«Убежим вместе, вдвоем», – некогда предлагал ему Эдвард Макги, но Рид ответил отказом. Исполнившийся обиды и гнева – праведного гнева, что свойственен юности, Эдвард объявил, будто Рид не желает оставить семью из страха, но нет, дело было вовсе не в страхе, не в боязни огласки. Макги так и не понял, что Рид действительно по-своему любил родных. Любил, и, видимо, чувствовал: их ответная любовь – любовь иного сорта, более долговечная, более неприхотливая, чем та, которую он обрел с Эдвардом Макги. Чувствовал, и в чувствах своих не ошибся, не так ли?

Однако сейчас Эдвард Макги ничего не значил, и происшествие с Джоном Снайдером ничего не меняло. Когда-то Рид думал, будто любовь сродни страсти, но теперь понимал: нет, любовь – нечто совсем другое. Возможно, своего рода вера.

Судя по тишине в долине, он был вполне готов к тому, что в избушке не окажется ни души, что газетчики все перепутали, что Саттер направил спасателей не туда…

И, рывком распахнув дверь, едва удержался от крика. Изнутри, из зловонного сумрака, на него взирала кучка черепов.

Нет, не черепов… практически черепов. Людей, истощенных настолько, что от скелетов не отличишь.

Один из них шевельнулся, негромко застонал.

От ужаса пополам с надеждой у Рида помутилось в глазах. Нашел… нашел, если не всех, то хоть некоторых. Живыми.

И тут в темноте раздался негромкий, прерывистый голос – девичий, юный, почти неузнаваемый:

– Отец?

Да, это была Вирджиния. Его дочь. Приглядевшись, Джеймс Рид сумел узнать ее черты, пусть жутко обезображенные, искаженные голодом – чего стоили одни только зубы, торчавшие вперед из-под истончившихся губ! В возникшей паузе он усомнился, сумеет ли совладать с перехватившими горло эмоциями, но тут словно бы яркий свет озарил его изнутри, и Джеймсу Риду все сделалось ясно. Теперь Джеймс Рид, как никогда прежде, был уверен: он понимает, что такое любовь.

Упав на колени, он протянул руку к дочери.

Читатель, знакомый с трагической историей партии Доннера, немедля поймет, что с историческими фактами я, работая над романом, обошлась очень и очень вольно. Имена, географические названия и даты, разумеется, остались без изменений, но многое другое ради связности сюжета пришлось изменить. В роман добавлены даже несколько полностью вымышленных персонажей: к примеру, Уолтона Гау, наставника Эдвина Брайанта, на свете не существовало, хотя Дэви Крокетту в бытность его членом палаты представителей штата Теннесси действительно оперировали воспаленный аппендикс. Несчастная любовь Томаса и Элиты основана на истории Жана Батиста Трюдо. Вначале я намеревалась им и воспользоваться, однако сюжет потребовал изменений, расходящихся с историей Трюдо, и я решила заменить его новым, вымышленным персонажем, соответствующим любым требованиям повествования. Поэтому Трюдо в романе и не упомянут.

Пользуясь случаем, хочу поблагодарить Тиффани Моррис за внимательное прочтение рукописи с учетом культурной специфики и пространные замечания о сомнительных парадигмах и образных выражениях, которых следует избегать. Сбалансировать историческое описание вполне настоящих – и зачастую весьма вредоносных – общепринятых в прошлом воззрений, особенно в отношении коренных народов и их культуры, не усугубляя их и не оправдывая, задача вообще крайне сложная. На всякий случай замечу: проблематичного отношения к племенам коренных американцев, проявляемого в тексте некоторыми белыми поселенцами, ни я, ни сотрудники издательства, работавшие над этой книгой, ни в коей мере не разделяем.