Какой бы ни была эта политика реформ и репрессий, нельзя отрицать, что шестидесятые годы в Луанде стали периодом расцвета. То был золотой век сембы, когда на небосклоне ангольской музыки взошли все самые яркие звезды. В отличие от Ngola Ritmos эти музыканты не вели подрывную деятельность на виду у колониальных властей. Но политическая составляющая не ушла, а просто приняла несколько другие формы. Более того, Новое государство само указало путь. На новом этапе правительство Марселу Каэтану не запрещало, а, наоборот, поощряло творчество на кимбунду и других африканских языках, которых его наместники так и не удосужились выучить. Им было невдомек, о чем поется в песнях. Сама музыка не давала поводов для подозрения, она была танцевальной. Разумеется, у португальской полиции были свои переводчики. Но, во-первых, они не всегда переводили добросовестно, а во-вторых, авторы-исполнители шестидесятых были более осмотрительны, чем их предшественники. Их тексты менее прямолинейны, критика режима не считывается на раз.

Из подполья конспиративных квартир музыка вернулась в клубы, а поэзия – в большие залы вроде знаменитого кинотеатра Cine Ngola. Возможно, там веял тот же вольный дух шестидесятничества, что и на выступлениях поэтов в Политехническом или даже на фестивале «Вудсток». Так или иначе, это было время фестивалей, кричащих нарядов и громких слов со сцены, время транзисторных радиоприемников, время бурного экономического роста (причем, в отличие от 2000‐х, в шестидесятых здесь вовсю развивалась легкая промышленность). Музыканты были всеобщими кумирами, и каждый парень из муссека мечтал играть в группе, хотя занятие это не приносило больших дивидендов. Концертных сборов хватало на покупку нового инструмента, щегольского наряда и напитков в клубе. Даже звезды и те зависели от других источников дохода. Музыкант шестидесятых мог быть по совместительству плотником, автомехаником, портным, и в этом тоже читался определенный вызов – здешний аналог «дворников и сторожей». Когда наступала ночь, жители муссеков включали радиоприемники. Ловили то запрещенную радиостанцию, то Angola Combatente, вещавшую из Конго-Браззавиля, Танзании и Египта, то «Голос Америки». Обращения лидеров МПЛА и ФНЛА, революционеров в изгнании, перемежались c музыкальными программами. Среди прочих там звучали песни группы Nzaji, в которой играл в то время будущий президент душ Сантуш.

По выходным все собирались на фунжада, посиделки вроде тех, что устраивал на Илья-де-Луанда кузен Ману. Кто-нибудь приносил гитару, еще кто-нибудь начинал барабанить по перевернутому ведру, и субботний обед на веранде превращался в многочасовой джем-сейшен. Те, у кого было побольше денег, вступали в музыкальные клубы, а те, кто не мог позволить себе раскошелиться на членский взнос, толпились снаружи, в кинталах, у входа в кинотеатр Cine Ngola. Там устраивались серии еженедельных концертов. Кроме того, каждую субботу в одном из районов города проходил фестиваль под открытым небом, своего рода бродячее шоу, циркулирующее между муссеками. С 1968 года вернулся и карнавал, запрещенный колониальными властями после восстаний в 1961‐м. Музыка была везде. Появились даже карнавальные знаменитости вроде хромоногой уличной танцовщицы Жуаны Пернамбуку («перна мбука» – «хромая нога» на луандской смеси португальского и кимбунду), которая прославилась тем, что могла, зайдясь в танце, вывести своей увечной ногой слово «Пернамбуку» на красном песке муссека.

11 ноября 1975 года Ангола обрела независимость, а к февралю 1976‐го гражданская война, продлившаяся двадцать семь лет, уже шла полным ходом. Луанда оставалась вне зоны военных действий, но сытая вольница шестидесятых закончилась раз и навсегда. Последнее представление музыкального фестиваля муссеков оборвалось на середине. Музыкантов попросили удалиться со сцены, после чего их место у микрофона заняли агитаторы. Концерт превратился в политический митинг. В Луанде началась эпоха райкомов, месткомов, добровольных народных дружин и комсомольских ячеек. Большинство музыкантов присягнули на верность МПЛА: идеология многорасового и многонационального анголанидад, провозглашенная президентом Агостиньо Нето, была созвучна их собственным воззрениям. Узник совести начала шестидесятых, Нето был героем для целого поколения левых интеллектуалов и журналистов на Западе. О нем писали восторженные статьи, его стихи переводили на все европейские языки. Звезды сембы Карлуш Ламартин, Артур Нунеш и Урбану де Каштру сопровождали вождя в его первой поездке по стране.

Но в мае 1977‐го на Нето было совершенно покушение – не врагами из УНИТА, а соратниками по партии под предводительством министра внутренних дел Ниту Алвиша. Той весной партийная верхушка раскололась на два лагеря: одни поддерживали Нето, другие – Ниту. Фракционеры-нитишты обвиняли Нето в покровительстве по отношению к белым и мулатам. Они требовали сместить с государственных постов светлокожих местисуш и заменить их полнокровными африканцами. Кроме того, Нето обвиняли в недостаточной приверженности идеалам марксизма-ленинизма, в потакании мелкой буржуазии и прочих смертных грехах. Его обвинитель Ниту Алвиш был «человеком из народа», сыном крестьян. В отличие от Нето, проведшего большую часть предыдущего десятилетия в Париже и Лиссабоне, Ниту не покидал Анголы ни в шестьдесят первом, ни потом. Космополит Нето окружал себя светлокожими интеллектуалами вроде Вириату да Круза или Мариу Пинту де Андраде, да и сам был женат на белой португалке. Человек из народа Ниту жил среди индиженуш и ратовал за Анголу для ангольцев, отвергая неоколониализм, облаченный в риторику многорасового анголанидад.

В день, который навсегда остался в памяти народа как «винт-э-сет»[256], нитишты атаковали правительственные учреждения, захватили радиостанцию, взяли в заложники нескольких членов правительства МПЛА и учинили расправу над сторонниками Нето в Самбизанге. Через несколько дней мятеж удалось подавить с помощью кубинского экспедиционного корпуса. Мэр Луанды со следами побоев на лице выступил по телевизору с публичным признанием: это он, и никто другой организовал неудавшееся покушение на Агостиньо Нето, вина его огромна, и он ни от кого не ждет пощады. Затем выступил сам Нето: изменники понесут заслуженное наказание, прощения не будет.

Дальше последовали чистки в лучших традициях сталинизма. Поэт, врач и интеллектуал, чья фамилия в переводе с португальского означает «внук», проявил себя достойным наследником дедушки Ленина и отца народов Сталина. Он правил всего четыре года, но и за этот короткий период времени успел избавить страну от многих внутренних врагов. Общее количество жертв репрессий Агостиньо Нето трудно установить, учитывая, что в это время в стране шла гражданская война; судя по всему, речь идет о десятках, если не сотнях тысяч. Никто не знает, где они похоронены; их семьи до сих пор не получили официального подтверждения, что их нет в живых. О событиях семьдесят седьмого года не принято говорить, но «cultura do medo»[257], укоренившаяся в то время, жива по сей день.

В числе тех, кого постигла обещанная кара, оказались и музыкальные легенды шестидесятых – те самые, чьи песни на кимбунду прославляли борцов с колониализмом. Теперь они были заподозрены в измене и провозглашены врагами народа. Их песни исчезли из радиоэфира, а сами они, по всей видимости, встретили смерть в лагере или застенках ДИСА[258]. С музыкой социального протеста было покончено. На смену вольной сембе пришла трова – куплеты во славу рабочих и крестьян под аккомпанемент традиционных инструментов. Под эту музыку не получалось танцевать, зато хорошо путешествовалось: исполнители тровы – среди них и соседка Жузе – гастролировали в СССР, в Северной Корее и даже в Западной Европе. В новом мире советской Анголы музыканты могли существовать безбедно, при условии, что они имели официальный статус и их творчество отвечало требованиям партии. Им были открыты все двери: количество музыкальных клубов и фестивалей в Луанде в эти годы выросло в несколько раз. Появились студии грамзаписи и музучилища. Некоторые из музыкантов шестидесятых тоже продолжали выступать, но, как правило, на «малой сцене»; они были записаны в музыканты второго ряда. Единственным исключением стали престарелые Ngola Ritmos: их возвели в ранг официальных героев МПЛА. Вероятно, тут сказались личные предпочтения и привязанности вождя.