Вопреки антикварному хламу, Лукка неожиданно оказалась весьма артистическим городом с массой самонадеянных магазинов и галерей, консерваторией Боккерини и культом музыки, восходящим понятно к кому. Из-за чего всплески блошиной активности, блестящие хромированными или хрустальными деталями на солнце, если, конечно, отойти от очередной площади слегка в сторону, начинают казаться установками механических оркестров, театральными ямами, которые музыканты оставили на время, чтобы перекурить перед премьерой.

А можно никуда с этих торжищ не уходить, бродить по рядам, живущим автономной жизнью, с задумчивым видом – первопуток, занесший туриста сюда, обеспечивает все степени отчуждения с лихвой, вполне с перехлестом: никогда не станешь своим, даже если поселишься где-нибудь на окраине, в доме XV века с толстыми стенами, протопить которые нет никакой возможности. Даже если в конце концов подхватишь и экспроприируешь стиль тосканского общения «под простачка», позволяющий включать любую степень наивности с закосом под неореалистические фильмы.

Внешне вроде бы простецкий, смешанный, совершенно беспафосный город, вообще не обращающий внимания на пришлых и временных людей, но изнутри вырабатывается в нем жизненная энергия, переливающаяся порой через края, тем более что они тут не слишком высокие: все в толщину ушло.

Лукка – город равнинный, и это выглядит исключением из всех правил: все предыдущие мои итальянские города в этой поездке, за исключением Пизы, громоздятся гнездами на деревьях. С точки зрения эстета и охотника за исключительными осязательными впечатлениями, церкви здесь не самые интересные (хотя в Кафедральный собор и продают билеты – 4 евро), ибо дух веет там, где живет и дышит.

Вот и крепостные стены здесь не разделяют город на до и внутри, как было в иных городах, но сшивают его, превращенные в уютный и широкий бульвар с яркими осенними аллеями, в единое целое. Да, именно: стены превращены в прогулочную зону, с одной стороны которой – средневековые кварталы, раскрывающие свои локальные подробности на высоте чуть ниже птичьего полета, с другой – поля изумрудных равнин, обращенных в газоны и парки.

Я обошел по этим фортификациям практически весь город, чтобы посмотреть на него сверху вниз и оценить масштабы – и сначала Лукка кажется большой, затем совсем крохотной, но потом, когда я выезжал через промышленные районы, город растянул свои щупальца чуть ли не до самой Пизы. Сидя на красивом искусственном холме, превращенном с помощью кирпичной кладки в прямоугольную дорогу, я вдруг увидел Лукку городом внутри кратера. Необязательно, кстати, лунного, так как он, несмотря на древность своей карты-схемы, внутри которой выдуваются пузыри пустот и площадей – например, на месте античного амфитеатра или швов снесенных кварталов, – весьма конкретен, предметен и осязателен. Впрочем, как и любой такой пункт, населенный избытком исторических реалий.

Однако разглядеть как следует Лукку свысока не получилось: она ведь принципиально соразмерна маленькому человеку типа меня, из-за чего возникает сначала будто бы предзаказанное состояние абсолютного урбанистического комфорта, а затем полное приятие улиц и домов, которые здесь любят красить в оранжевый и ярко-апельсиновый цвет.

***

Поля с фортификациями, покрытыми изумрудным газоном, заросли травяной щетиной по внешнюю сторону стены. Она и не воспринимается уже как нечто сотворенное человеком, настолько окультурена и превращена в природный объект. Путеводитель пишет, что Лукка никогда и ни с кем не воевала, хотя стены ее и были построены самым передовым для своего времени (1500–1645) образом: новизна идеи как раз и состояла в разведении вокруг города протяженных газонов. Строители специально оставляли за стенами огромные пустые пространства – чтобы неприятель был всегда на виду и не смог укрыться в подлеске.

Неприятеля добродушная Лукка так и не дождалась (из-за чего облик ее остался практически непотревоженным – с легкой запущенностью отдаленных районов, пустые улицы которых напоминают пейзажи де Кирико), хотя одна из ее самых больших площадей и названа в честь Наполеона, сыгравшего в местной судьбе роль грандиозную, но не такую переформатирующую, как в Венеции.

Вот не зря Гейне называл Лукку «заколдованным городом»129. В ней я все время пытался найти центр, и он от меня ускользал. Невозможно было ни расставить свои туристические галочки, ни поставить самую главную галку и расслабиться: город взят. Вот, видимо, точно так же Лукка и не воспользовалась своими крепостными стенами – нормальные герои всегда идут в обход, а достопримечательности только в бедекере составляют единство. В жизни они рассыпаны и запрятаны по чуланам, с этим нужно как-то бороться, потому что карты и схемы, показывающие города с высоты птичьего полета, вводят в заблуждение нас, бескрылых.

Нечто подобное было у меня четыре года назад в Падуе, которая теперь, издалека и по памяти, соединившей все в единый узел, кажется единственно логичной. Но пока я не попал в пуп Прато делла Валле, меня несколько раз накрывало чувство, что город ускользает и рассыпается на отдельные подробности и складки в духе кубистической картины.

Может быть, и Лукка чуть позже соединится внутри памяти в самостоятельную карту-образ, однако городское пространство здесь кажется сложнее и запутаннее – почти как в Венеции, точно так же топчущейся внутри ограниченной территории.

Из-за прочных внешних стен, из-за ощущения кратера лабиринты Лукки кажутся отчетливо островными, так как настаивают на особой организации пространства, создающего уплотнение не такое, как в других городах, неожиданно расцветающих на некогда «пустом» месте.

……………………...................

Роль пупа Лукки, скажем, могла бы исполнить Piazza del Mercato, построенная по очертаниям римского амфитеатра (круг способен гармонизировать и успокоить, привести в порядок все что угодно – от стены до страны), но и здесь меня настигло ощущение расползания города в разные стороны.

Изнутри Лукка похожа на персонажей басни про лебедя, рака и щуку, словно бы существующих на нитях внутреннего натяжения, похожих на тоннели умозрительного метро, но в него и войти нельзя, и выйти из него тоже. Тем более что сегодня по всему городу пенятся белые палатки блошиного рынка, действующие на воспринимательную машинку подобно соринке в глазу.

Или же все дело в том, что Палаццо Пфаннер, в поисках которого я отправился в отдаленный квартал, перепуталось с Виллой Гуиниджи, в саду которой тоже белеет и даже краснеет, укрывшись стеной плюща, пара статуй? Но мне-то нужна именно усадьба Пфаннер, так привлекательно снятая в путеводителе с высоты уличных птиц…

Или это «инерция Прато», испортившего карму однодневных челночных экскурсий, добирается на другой край моей нынешней ойкумены, чтобы уже окончательно доказать, что все поездки из Пизы какие-то ну совсем, что ли, сырые? Непропеченные, как и сама Пиза, замкнувшаяся в хламидах своей меланхолии…