Так я иду-иду-иду, надышаться не могу (тут, за городскими дверями, почти всегда растекаются целые и невредимые, постоянно дрейфующие омуты дремучих зарослей), приближаясь к Альмутасиму, заговаривая зубы промежутку. Сбиваясь на скороговорку автоматического письма, на перелистывание мыслей – как в очереди к врачу или когда в местном супермаркете талончик в отдел готовых продуктов взял, но продавщица разговаривает с каждым покупателем так, словно бы это последний диалог в ее жизни.

И тут, конечно, важно уметь останавливаться, делать паузы в движении и словах, вытаскивать записную книжку для очередных откровений (уйдут вместе с местом, потом и не вспомнишь), копить силы к новому рывку – вон они, темно-коричные кирпичные бока старинного собора (пока из-за толпы других крыш видны лишь люкарны – его боковые верхние окна), вон она, колокольня, узнаваемая по сотням фотографий и описаний, руку протяни.

Путеводители выдергивают из цельного полотна даже не отдельные нити, но узелки на память – знаковые, узнаваемые и оттого кажущиеся важными, места, но город ведь важен весь – в своей постоянной или хотя бы временной (как при постепенном разматывании) целокупности. Ткань есть ткань (места, жизни, книги, из которой невозможно вынуть все описания, оставив голое действие, будет же неинтересно), и я люблю наслаждаться целым; складки и частности – повод к ожиданию целого, куда входишь как в воду, чтобы затем выйти немного другим.

Обратная дорога всегда быстрее и, что ли, компактнее – возвращаться по узнаваемым улицам и промежуткам проще, нежели торить путь. И моя цель в этом случае более явная и конкретная: плюхнуться в кресло, нагретое от простоя, «сяду на пенек, съем пирожок», выпью глоток живой воды из пластиковой бутылки, оставленной между сиденьями, – я почти дома, уж точно в домике, и можно ехать к новым высотам, горам и свершениям. Немного отдохну, да-да, и в дорогу.

Но пока не дошел, пепел впечатлений оседает внутри организма. Город взят или мы сделаем вид, что номер удался, хотя понятно же, что все эти набеги – из ветхозаветного варварского прошлого. Рецидивы поверхностного скольжения водомерки или комара, у которого уровень обзора, хотя и фасеточного (а может, в Гранд-туре именно такой и нужен?), но вообще-то не чета нашему. Ноги гудят, как нервы, перед экзаменом. Солнце опять же (все вылазки важно предпринимать внутри светового дня, для вечерних прогулок предназначены города глубокого залегания с возможностью скорого возвращения до комнаты с кроватью и письменным столом) полирует лоб и лысину: новые города делятся собой и через нагар, который липнет загаром, вмешивается, вплетается в обмен веществ, что твой никотин, и еще какое-то время Пизу или Сиену можно будет найти растворенной в крови, пока они не выйдут, вытесненные новыми ощущениями. Это, кстати, не обязательно могут быть города, ведь я, месяцами не меняя своей дислокации, научился извлекать витамины удовольствия и смысла из всего, что растет в нашей тундре. Я не различаю десятки оттенков снега, но, скажем, вижу различия в умонастроениях облаков и окон дома напротив.

Автоматическое письмо возвращения вялое и не кудрявится, спотыкается, даже если устал меньше обычного, потому что дорога до автостоянки – это еще не весь путь обратно, но самая первая ступень его, отпадающая постепенно, размеренно и по экономному плану. Нужно беречься – дорога обратно будет длинной, еще же нужно из точки А попасть в точку Б, не промахнуться.

Как только я сажусь в машину, оставленный город съеживается до размеров карты, выдаваемой в туристическом офисе главной площади, целое пережить уже невозможно. Остаются занозы, заусенцы и фотографии, по которым теперь можно реконструировать не впечатление, но логику маршрута, в котором обычно преобладает одна и весьма прямолинейная (несмотря на блуждания практически вслепую) логика центростремительного попадания мимо.

Рабочая гипотеза заключается в том, что историческое наследие средневековых городов тем концентрированнее и круче (интереснее и исключительнее), чем выше они возвышаются над окоемом, чем недоступнее они для врагов и завоевателей, чем больше возможностей для тотальной фортификации и чем толще крепостные стены.

Равенна стоит как походный-проходной, продуваемый всеми историческими ветрами лагерь мозаик, затем Римини и Пезаро, выстроенные на одном уровне со своими песчаными пляжами, без внятных заграждений и возвышенностей, будто бы подмененных срытыми холмами в центре. Настоящий захват духа просыпается в Урбино, громоздящемся на горе со спиралями дорог, прорезанных по ее бокам, далее следует Перуджа, где гора ниже и толще – на верху ее покатое плато, дающее возможности панорам. Понятно, что Сиена гораздо жирней и богаче Перуджи, так как сердцевина ее еще круче и недостижимее: то, как к ней добираешься из борги или, тем более, с других холмов за железнодорожным вокзалом на дне провала, это отдельное путешествие и совсем уже отдельный маршрут, включающий ангары с какими-то бесконечными универсальными магазинами у транспортных развязок вроде нашей МКАД.

***

Так как в Лукку и в Прато я ездил из Пизы, то она словно бы держит шефство над этими городами – хотя бы в моем нынешнем сознании, поскольку, перемещаясь из центра в центр, каждый раз я словно бы слежу за собой по карте – вот я ближе к Равенне, ведь и в Лукке на меня накатывают равеннские ассоциации, а вот я нахожусь в непосредственной близости от Флоренции, когда еду на одну из вилл Медичи, но раз уж в саму Флоренцию не заезжаю, то ее нет не только в моем путешествии, но и вообще в этом мире. Если только на карте и в книгах по истории Возрождения (чаще всего с черно-белыми советскими снимками в крупную крапину). Это и было одной из моих главных целей – изменить не только себя, но и географию, своим избирательным подходом заставить сместиться логику исторических событий и культурных закономерностей. Я задумал свой Гранд-тур как «дорогу» между двумя дорогими городами, вынесенными в отдельные книги, потому что любое путешествие – это прежде всего книга.