– Мы все отлично понимаем то сложное положение, доктор Галлахер, в котором вы оказались, – начал Рэтбоун, успокаивающе улыбаясь. – У вас не могло быть оснований сомневаться в том, что все было именно так, как вам казалось и как вы нам рассказали. Кто мог предполагать, что в таком доме с королевской особой могло случиться нечто подобное, вызвавшее потом столько осложнений? Этого никто не мог ожидать. Вас справедливо обвинили бы в неуважении и бессердечии, если б вы, как врач, действовали иначе. Но теперь, когда нам в какой-то степени стала известна политическая ситуация, мы можем по-иному взглянуть на то, что вам удалось увидеть и услышать, и проверить, можно ли и дальше оставаться при прежнем мнении на происшедшее.

Юрист нахмурился, как бы извиняясь перед свидетелем, и продолжил еще более мягким тоном:

– Мне очень жаль, но я должен поступить так, даже если это будет мучительно неприятно присутствующим здесь лицам. Но я уверен, что вы поймете, сколь это необходимо, чтобы узнать правду. Если совершено убийство, то это требуется доказать, а те, кто в нем повинен, должны понести наказание.

Говоря это, адвокат намеренно смотрел на присяжных, но затем перевел взгляд на Гизелу, спокойно сидевшую рядом со своим защитником. Лицо ее ничего не выражало.

– Если же преступления не было и перед нами человеческая трагедия, мы и это должны доказать, чтобы покончить со злонамеренными слухами, которые расползлись по всей Европе. Невиновные ждут от нас защиты, и мы должны оправдать их доверие, – добавил сэр Оливер.

Затем он снова повернулся лицом к свидетелю, чтобы не дать коллеге Харвестеру возможности заявить, что вместо допроса здесь произносятся речи.

– Доктор Галлахер, что за симптомы вы заметили у принца Фридриха в последние часы перед смертью? – поспешил спросить Рэтбоун. – Я хотел бы пощадить чувства всех, если б мог, а, главное, чувства вдовы, – но вынужден спросить вас об этом.

Медик ответил не сразу. Казалось, он приводит в порядок свои мысли, прежде чем что-то сказать.

– Возможно, вам надо свериться с вашими записями, доктор Галлахер? – спросил судья.

– Нет, благодарю вас, милорд. Это случай, который я никогда не забуду. – Врач сделал глубокий вдох и прочистил горло. – В этот день принцу стало хуже. За мной прислали раньше, чем я обычно приходил к нему. Лакей из поместья Уэллборо-холл явился ко мне и попросил немедленно приехать, поскольку принцу Фридриху очень плохо. Я спросил, что с ним, и лакей пояснил, что у принца горячка, сильно болит голова, началась рвота и боли в желудке. Разумеется, я немедленно поехал к нему.

– У вас были в это время другие пациенты? – спросил Оливер.

– Был один. Пожилой джентльмен с приступом подагры. Хронически больной человек, которому я мог помочь лишь советом не пить портвейн. Мой совет он отверг.

Нервный шепот пробежал по галерке, а затем снова наступила тишина.

– Каким вы нашли принца Фридриха, когда приехали, доктор Галлахер? – продолжил расспросы Рэтбоун.

– Таким, как его описал слуга, – ответил свидетель. – Он страдал от сильных болей, и у него была рвота. К сожалению, как это бывает в таких случаях, рвотную массу из приличий немедленно убрали, и нельзя было определить количество крови в ней, но принцесса уверяла, что крови было много. Она опасалась, что началось внутреннее кровотечение, и была напугана. Эмоционально принцесса страдала столь же сильно, как ее муж физически.

– При вас у него была рвота?

– Нет. Вскоре после того как я приехал, принц впал в бессознательное состояние. Он был очень слаб, кожа его была холодной и влажной, пульс – неровным, а иногда не прощупывался совсем, он испытывал сильные боли… Должен признаться, с этого момента я стал опасаться за его жизнь. У меня почти не было надежды, что ему станет лучше.

Доктор был бледен, и, глядя на его полное страданий лицо, Рэтбоун представил себе, что тот испытывал, тщетно пытаясь помочь умирающему человеку и отлично понимая, что он бессилен помочь ему или облегчить его страдания. Оливер никогда не мог понять тех, кто выбирает профессию врача – сам он предпочитал иметь дело с муками совести, противоречиями и борьбой на поле правосудия.

– Думаю, что все присутствующие смогут понять ваше отчаяние, доктор, – громко и с искренним уважением сказал Оливер. – Нам только остается поблагодарить судьбу за то, что никто из нас не оказался в вашем положении. Что было потом?

– Принц Фридрих угасал, – ответил Галлахер. – Его тело холодело, он слабел. Боль, кажется, уменьшилась, и принц впал в кому, из которой так и не вышел. Он умер около пяти часов пополудни.

– Из того, что вы видели и уже знали, могли бы вы сделать заключение, что смерть наступила от внутреннего кровоизлияния?

– Да.

– Что ж, заключение резонное, судя по симптомам, – согласился Рэтбоун. – Но скажите, доктор Галлахер, если бы вернуться назад, не показалось бы вам, что некоторые из этих симптомов больше похожи на признаки отравления, чем на внутреннее кровоизлияние? Например, это могло быть отравлением ядовитой настойкой из коры или хвои тисового дерева…

Все сидящие в зале словно по команде сделали глубокий вдох. Не удержавшись, взвизгнула какая-то женщина. Проявили беспокойство и присяжные.

Зора нахмурилась и нервно выпрямилась на стуле.

А принцесса Гизела по-прежнему оставалась невозмутимой. Без кровинки в лице, она была похожа на мраморную статую.

Сэр Оливер, сунув руки в карманы, с печальной улыбкой продолжал стоять перед свидетелем.

– На тот случай, если в последнее время вам не приходилось вспоминать, что это за симптомы, доктор, позвольте мне перечислить их – если не для вас, то для суда. Вот они: головокружение, диарея, то есть понос, расширенные зрачки, боли в желудке, рвота, слабость, бледная кожа, судороги, потеря сознания и смерть.

Галлахер закрыл глаза, и Рэтбоуну показалось, что он пошатнулся.

Судья внимательно смотрел на доктора.

Один из присяжных, не выдержав напряжения, прикрыл лицо рукой.

Гизела же была похожа на человека, потерявшего все, ради чего ему хотелось жить.

На галерке тихо плакала все та же нервная женщина.

Лицо Зоры было искажено страданием. Видимо, она заново пережила боль и отчаяние того рокового дня.

– У него не было диареи, – медленно произнес свидетель. – Возможно, она была до моего приезда и мне об этом не сказали. Но не было и конвульсий.

– А расширенные зрачки, доктор Галлахер? – с придыханием от волнения спросил Рэтбоун, чувствуя, как кровь стучит у него в висках.

– Да… – почти шепотом признался врач и снова раскашлялся. – Да, да, у него были расширенные зрачки. – Вид у бедняги теперь был подавленный.

– Разве это симптомы внутреннего кровотечения?

В вопросе Оливера не было и тени сарказма, да ему было и не до него. На месте Галлахера мало у кого возникло бы подозрение в отравлении.