Пончик не нашёлся что сказать, поглядел на монахов, но те подняли очи горе.

— Доколе? — пробасил плотный купчина. — На нас напали! Лишили добра! Кто вступился за нас? Никто! А теперь заново пришли? Да что ж это такое!

— Душегубцы проклятые! — заголосили в толпе. — Креста на вас нет!

— Да откуда у них крест-то, у поганых?

— Кровь нам пустили, а которая осталась, выпить хотите?

— Мы-то думали, что всё — обобрали нас и ушли. Куда там! Они теперь всю жизнь будут из нас соки тянуть!

— Упыри!

— Вурдалаки!

— Молчать! — сказал Гийом, да с такой лютостью, что даже купчина, мужик крепкий, оробел не на шутку. — И слушать! Десятину заплатят все до единого. Вот перед вами великий баскак Амирхан, он послан Батыем следить за князем владимирским и за всем княжеством его. И никто из вас не посмеет уклониться от обложения данью! Не найдёте серебра или золота — заплатите мехами. Нет мехов — отдадите зерном, кожами, воском. Ничего у вас нет — расстанетесь с детьми своими!

Оглядев оробевшую толпу горящим взглядом ярых глаз, барон милостиво кивнул.

— Малым баскаком в Суздале, — сказал он обычным голосом, — Амирхан ставит брата Николая.

Монах скромно потупил глаза. Толпа молчала, переминаясь. В иное время люди бы просто растерзали баскаков, суздальцы — народ гонористый, драчливый, за себя всегда постоять могли. Но то буйство, тот разор, что монголы учинили при захвате Суздаля, всё ещё рождали страх и ужас, довлевшие над душами, заставлявшие горожан цепенеть и покоряться. Суздальцы посматривали на баскаков с ненавистью, с бессильной злобой — и опускали глаза, пряча их, утыкая в землю.

Тут Амирхан встрепенулся, оглядел собравшихся и что-то быстро проговорил Гийому. Тот низко поклонился и повернулся к суздальцам.

— Великий баскак владимирский не желает насильно набирать воинов в своё войско, — проговорил барон, — и предлагает охочим людям мужеска пола, здоровым и сильным, самим пойти к нему на службу.

Толпа зароптала, и даже бойцы из сотни Сатмаза переглянулись.

— А много ли достанется ратнику от Амирхана? — послышался голос из задних рядов.

— Достаточно, — увесисто сказал Гийом. — А десятникам, сотникам, тысяцким и темникам — ещё больше. Будете стараться, и великий баскак воздаст вам по заслугам и славе!

— Тысяцкие?! — охнул тот же голос сзади, и вперёд пробился крепенький мужичок, ладный и налитой здоровьем. — Это что ж, у великого баскака такое огромное войско будет?

— Будет.

— Тогда я первый! — заявил мужичок. — Записывай! Прохором меня кличут, а прозывают Дергуном.

Гийом перемолвился словом с Амирханом, и тот оскалился. Достал из-за голенища швырковый нож и протянул его Прохору, указывая на берёзу, что росла шагах в десяти.

— Ага, — принял нож Дергун. — Тогда смотри, мунгал, каково это, ножи кидать. Вона, где сучок!

Прохор подбросил нож на ладони, словно взвешивая, и с силой метнул его — клиночек вошёл глубоко в ствол, рассекая сучок пополам. Амирхан поцокал языком и кивнул: годен!

Больше никто не вышел добровольцем, и тогда Амирхан сам прошёлся вдоль неровного строя суздальцев. Люди пятились от великого баскака, а тот, не испытывая ни страха, ни смущения, придирчиво оглядывал мужиков и парней и тыкал пальцем в грудь того, кто ему приглянулся.

Всякий раз Сатмаз кричал зычно:

— Выходи! Стройся!

Новобранцы почти не сопротивлялись. Некоторые, конечно, кочевряжились, и таких дружинники выволакивали, скручивая руки до хруста.

— Сказано тебе — иди, — покрикивал Сатмаз, — значит, иди! Не кобенься зазря!

В толпе поднялся ропот, вознеслись крики, плач послышался, а рекруты Амирхана, бледные и встопорщенные, неловко строились, образуя первые десятки армии великого баскака.

— Так он и князя пригнёт, — негромко сказал Вахрамей. — Силу такую возымеет, что Всеволодыч и до ветру сходить не сможет без позволения Амирхана!

— Ты прав, — мрачно согласился Пончик, понимая, что стоит у начала создания самой настоящей оккупационной армии. Ярлык на княжение… Ха! Что проку с того ярлыка? Не великий баскак будет при князе, а князь при Великом баскаке. Не в княжеском дворце станет решаться судьба княжества, а в резиденции Амирхана.[154]

И кто он сам, Александр Игоревич Пончев, в свете новых веяний? Слуга князев? Вроде так. А князь — слуга Орды. Простейший силлогизм получается — он, Шурик Пончев, прислужник ордынцев! Типа, полицай при оккупантах. Дожил…

Вернувшись во Владимир, Амирхан обошёл Новый город и подыскал себе ладный терем, рубленный в два этажа, с башенками по углам, с галереями-гульбищами да балкончиками. Ранее терем владыка Митрофан занимал, архиепископ владимирский. Пожар почти не затронул хоромы, лишь кое-где до стен дотянулся, лизнул пламенем.

Неудобно было Амирхану в комнатах устраиваться, непривычно, не по обычаю, но приказу Батыя перечить не станешь — надо так надо. И великий баскак решил привыкать к оседлой жизни постепенно. Для начала он приказал на ковёр, раскатанный в трапезной, уложить побольше войлоков, подушек раскидать. Чтобы можно было поесть по-человечески, сидя на полу, а не за столом, как у оросов принято. Обычай перенимать надо, кто спорит, но спешка нужна лишь при ловле блох и при поносе…

…Пончик взошёл на крыльцо епископских палат, нынче резиденции Великого баскака, и прошёл мимо хмурых стражей-копейщиков из тех, что набраны были в Суздале. Воины выглядели странно — оба в кольчугах, в шлемах-шишаках, а сверху — халаты синие, кушаками затянутые, и сабли на боку. Полуоросы-полутатарины.

Пройдя в обширную гридню, где Митрофан обычно гостей принимал да советовался с лучшими людьми города, Пончик застал там одного Гийома.

Барон сидел за столом в белой тунике да в белой же пелерине с откинутым капюшоном и пил чай — дул на него, смешно надувая щёки, и смачно прихлёбывал.

— Приятного аппетита, милорд, — брякнул Александр.

Барон покивал ему благожелательно, вовсе не походя на того злобного Кощея Бессмертного, каким предстал пред жителями Суздаля.

— И вам те же пожелания, — чопорно ответил брат Вильгельм. — Чайку?

— Не откажусь.

Брови Гийома задрались.

— Удивлён, — признался он. — Русы не знакомы с чаем и воспринимают сей благостный отвар с превеликим подозрением.

— Я знаком, — буркнул Пончик.

— Прошу прощения за то, что сделал вид, будто не признал вас, Александр, — церемонно сказал барон. — Не время было и не место. Хотя, признаться, рад был увидеть вас во здравии — и при князе. А что поделывает друг ваш, Олег?