что если перед мордой буриданова осла постоянно держать охапку сена на расстоянии запаха, но наступит же в итоге момент, когда и осел остановится как вкопанный, будучи уже не в состоянии открывать и открывать в себе способность увлекаться столь эфемерной целью.

И закрадывается подозрение: а может, умные — не такие и умные, а дураки — вовсе не дураки?

Ностальгия по прошлым временам — что это, как не тоска по терпеливому ослу и вечной, неистребляемой охапке сена?

Ее бы все равно бы не хватило на всех, а нетронутая — она мощный стимул движения.

Но и некоторым стимулам свойственно исчерпывать свою энергию.

Однако, чувствую, меня начинает уводить в сторону и надо снова возвращаться к нашим баранам, то есть к дуракам.

И чувствуя это, вижу, что возвращаться к ним придется окольной дорогой, путем не близким, через детские впечатления, иначе, уж не обессудьте, ничего у меня не получится.

Детство, детство, пора беззаботная памятливая!..

Сквозь магический кристалл различаю захолустный городок, в котором пришлось провести несколько лет на заре жизни, его несколько церквушек, превращенных в клубы, тюрьму почти в центре города, деревянные домишки вперемешку с редкими еще каменными, овраги, рынок, речку…

В ту пору украшением почти каждого, или почти каждого, захолустья был дурак, не условный, среднестатистический бытовой дурень, а настоящий, клинический дурачина, или, как тогда выражались, городской сумасшедший.

В соответствии с административным делением на районы водились и дураки районного подчинения и помельче, но городской был самым главным и, пожалуй, самым ярким…

Наш городской дурак промышлял себе на пропитание способом, которому нельзя отказать в оригинальности и — что самое главное — безотказности… подойдет, скажем, к обывателю, а лучше к двум-трем, чтобы свидетели были — и споет популярную патриотическую песню с обязательным набором из вождя всех народов, колосьев, земного шара и серпа с молотом… Врасплох брал. Дурак-дурак, а понимал… И конечно, ему подавали… Времена стояли крутые, правда, крутизна их уже шла на убыль, но еще крутые — попробуй не подай… Так мы тогда считали… Глупея от страха…

Не слыша, как начинали над нами звенеть бубенчики невидимого дурацкого колпака…

И вот чем я, кроме всего прочего, благодарен сегодняшнему дню, что могу и не подавать любому дураку (или умному? или все-таки дураку?) за его старую, набившую оскомину песенку — не страшно уже… Могу не подать, а могу подать. А если и подаю, то из жалости, не пропадать же с голоду человеку, если у него нет другого ремесла… А скоро, думаю, и вовсе не буду… Пусть работать идет…

Патриотизм — это еще не профессия.

Когда дедушка был маленьким

(Опыты родственных мемуаров, 1984)

Галифе

Когда наш дедушка был еще маленьким, ему подарили галифе. Их подарил дедушке его родной дядя Савелий, вернувшийся из Красной Армии.

Трудно вообразить, что какой-нибудь нынешний мальчик сильно обрадуется, получив в подарок обыкновенные солдатские штаны, да еще со взрослого человека. Но тогда другое время было. С вещами было плохо. И люди умели радоваться подаркам, которые сейчас нам кажутся более чем скромными.

Ушить галифе до необходимого размера взялась дедушкина мама. Она целый вечер просидела за швейной машинкой, а дедушка вертелся рядом и наблюдал за работой. Как он признался впоследствии, его волновал не столько сам процесс переделки, сколько вопрос, не утратят ли галифе своей первоначальной особенной формы, отличающей их от всех остальных штанов на свете. Но, к счастью, все обошлось.

И вот, на следующий день дедушка надел галифе и отправился в школу. Тут необходимо заметить, что дедушка был новичком в классе. Он перевелся сюда из другой школы совсем недавно. И возможно, с точки зрения естественного вживания в коллектив, дедушке не следовало являться вот так, сразу в галифе. Возможно, разумней было бы подождать, пока к нему приглядятся, попривыкнут. А уж тогда и надевать галифе. Но эти здравые соображения пришли к дедушке много лет спустя, когда он стал взрослым.

Короче, галифе произвели сильное впечатление на дедушкиных соучеников. Может быть, даже более сильное, чем дедушке хотелось бы. Класс обступил его и замер в молчании, видимо, пораженный столь неслыханным щегольством. Откуда-то прибывали все новые желающие посмотреть на галифе, задние напирали на передних, кольцо вокруг дедушки становилось все теснее.

И тут кто-то дернул за галифе. За ним дернул другой, третий, четвертый… И началось.

Позже дедушка объяснил нам, что такая уж у галифе конструкция: за них очень удобно дергать. В какой-то мере, говорил дедушка, понимание причин происходящего помогали ему терпеливо переносить все тяготы. А набраться терпения действительно пришлось, потому что дергать галифе стало в школе одним из любимых развлечений.

И вдруг на дедушкину долю выпадает очередная удача, ему достается талон на приобретение галош. Не будь дедушка новичком, вполне вероятно, что ему бы даже достался талон на ботинки. А так — только галоши. Причем и талоном на галоши он был обязан вмешательству определенных могущественных сил, а именно Юлии Евгеньевне, учительнице русского языка и литературы, которая — сейчас уже можно открыть эту тайну — приходилась дедушке дальней родственницей.

Галоши, именно галоши сыграли роль последней капли, переполнившей чашу общественного мнения. Галоши — новичку! Ну нет, это уже слишком! И решено было дедушку проучить. Когда дедушка, рассказывая нам эту историю, произносит слово проучить, он делает рукой характерный жест, не оставляющий сомнения в том, что плоды обучения были бы достаточно горькими для него. И мы понимаем, что меры предосторожности, к которым он вынужден был прибегнуть, если и не очень согласовывались с понятием о мужественности, то выглядели, во всяком случае, далеко не лишними. В общем, попросил Юлию Евгеньевну проводить его домой.

Провожанье повторилось и на следующий день, и продолжалось две недели, пока недоброжелатели окончательно не потеряли интереса к дедушкиным галошам и галифе. Дедушка называет это эффектом привыкания. Галифе и галоши, объясняет он, постепенно вписались в общую жизнь класса и школы. Иными словами, дедушка перестал быть новичком.

Я всегда вспоминаю эту историю каждый раз, когда у меня в душе зарождается смутное недовольство моим гардеробом, что случается время от времени. Тогда я открываю платяной шкаф и произвожу смотр вещам. Сколько их у меня! Пиджак, брюки, пальто, шапка, шарф, ботинки да еще зимние сапоги! А кажется, что не хватает. Может быть, для того чтобы ощущать себя хорошо одетым, мне как раз и не хватает, чтобы у меня в детстве были