– Убьет, разумеется. Потому-то у них у всех такие прекрасные манеры… Ну так вот, домой мы отправились по Дринкерс-Элли: я хотел по дороге забрать свою новую рубашку, которую отдал в стирку супруге французского виконта. Я не люблю, когда белье перекрахмалено, и всегда отдаю новое в стирку. Тут подходит какой-то хромой француз и сует нам свой товар: пакетик пуговиц. Он, мол, только что приехал и совсем без средств. Вид у него и правда был хуже некуда: пальто изорвано, лицо разбито; но руки не дрожат – видно, не пьяница. Он сказал, что его зовут Перингей и ему намяли бока в толпе возле ратуши – я хотел сказать, Индепенденс-Холла. Слово за слово – и мы привели его с собой к Тоби, точно так же, как год назад Красный Плащ привел туда меня.

Месье Перингей так хвалил угощение и мадеру, что совершенно покорил старину Тоби, и тот открыл вторую бутылку и подробно пересказал ему все великие распри по поводу печки. Помню, к нам как раз заглянули пастор Медер и брат Адам Гоос, и хотя они с Тоби были противниками в «печном вопросе», этот Перингей очень ловко повел разговор, и каждая сторона осталась уверена, что он сочувствует именно ей. Он сказал, что раньше был священником – до того, как покинул Францию. Он восхитился тем, как Тоби играет на скрипке, и предположил, что Красный Плащ, сидевший у клавесина, – «простодушный гурон». Племя сенека – не гуроны, а ирокезы, Тоби ему так и сказал.

Через некоторое время он встал и откланялся, и при этом как-то само собой получилось, что не мы его накормили, а он оказал нам честь. Я никогда раньше не встречал таких людей – по крайней мере, мужчин. Мы еще долго о нем говорили, но так и не разобрались, что он за птица. А потом Красный Плащ пошел проводить меня до французского квартала: я там должен был играть на вечеринке. Проходя по Дринкерс-Элли, мы увидели незанавешенное окно – и там, при свете лампы, сидел продавец пуговиц месье Перингей и играл в кости сам с собою: левая рука против правой.

«Посмотри на его лицо!» – прошептал Красный Плащ, отступая в темноту.

Я стоял и смотрел. Не то чтобы я испугался, как, например, когда Большая Рука кричал на своих джентльменов. Я просто смотрел – и мне казалось, что даже эти глупые мертвые костяшки не посмеют ослушаться и лягут так, как он пожелал. Вот какое у него было лицо!

«Он плохой, – говорит Красный Плащ. – Но он большой вождь. Французы выгнали могучего вождя. Я так и подумал, когда слушал его лживые речи. Теперь я знаю».

Мне нужно было спешить на вечеринку, и я попросил его зайти за мной попозже, чтобы вместе идти к Тоби петь псалмы.

«Нет, – говорит он. – Передай Тоби: сегодня я больше не христианин. Только индеец».

Такое с ним иногда бывало.

Во всяком случае, я решил побольше разузнать про нашего нового знакомца, так что скромный бал французских эмигрантов пришелся весьма кстати. Вообще-то на этих сборищах иной раз хотелось плакать. Только представьте: все эти горе-торговцы, у которых вы днем покупаете фрукты с лотка, все эти парикмахеры, и учителя французского, и учителя фехтования, – все они вечером, при свете свечей, вновь становятся теми, кем были на родине, и вы узнаёте их настоящие имена! В прачечной, где они собирались, было тесновато, так что я пристраивался со скрипкой на крышке медного котла – и играл им все, что попросят. Старые песенки вроде «Si le Roi m’avait donné» – «Кабы отдал мне король» – и прочую детскую ерунду. Иногда они плакали. Стыдно было потом брать у них деньги, честное слово!

И вот на этой самой вечеринке чего только я не наслушался про нашего месье Перингея! И никто о нем доброго слова не сказал, разве только маркиза, та, что держала пансион на Четвертой улице. Оказалось, что зовут его – граф Талейран де Перигор. Он и впрямь был когда-то священником, и притом не простым – ему, что называется, было откуда падать. Года два назад он служил послом короля Людовика в Англии, а потом, когда началась революция и королевская голова уже висела на волоске, он примчался обратно в Париж и упросил Дантона – того самого, что казнил короля – позволить ему оставаться в Англии послом Французской Республики! Англичане, конечно, не стерпели этого, парламент принял постановление, и пришлось ему убираться вон. И вот он оказался в Америке – без друзей, без денег и без всяких видов на будущее: так, по крайней мере, говорили в тот вечер в прачечной.

Кое-кто принялся было подшучивать над его неудачами. Но маркиза покачала головой.

«Друзья мои, – сказала она, – не спешите смеяться! Вот увидите, этот человек скоро снова будет у власти».

«А я и не знал, маркиза, что вы неравнодушны к служителям Божьим», – говорит виконт, тот самый, чья жена брала в стирку белье.

«Я знаю, что говорю, – отвечает маркиза. – Он отправил моего дядю и двух моих братьев на тот свет через низенькую дверь, – (так у них называлась гильотина). – И он всегда будет на стороне победителя, и если надо, заплатит за это кровью всех своих друзей и родных».

«Тогда что его к нам привело? – спросил кто-то еще. – Ведь наша игра проиграна!»

«Держу пари, – говорит маркиза, – ему нужно выяснить – и он-то уж выяснит непременно – собирается ли эта каналья Вашингтон воевать на нашей стороне. Женэ (так звали прежнего французского посла) совершенно осрамился, от Фоше (это новый посол) тоже пока никакого толку, а вот наш аббат – тот раздобудет все необходимые сведения и продаст их как можно выгодней. Таким людям все удается».

«Ну, начал-то он неудачно, – усмехнулся виконт. – Его нынче избили на улице за то, что не кричал «Долой Вашингтона».

Тут они все засмеялись, и кто-то сказал:

«Бедняга! и на что он только живет?»

А господин Талейран собственной персоной – он, должно быть, вошел незамеченным – прошмыгивает мимо меня, присоединяется к обществу и преспокойно отвечает:

«Каждый выходит из положения как может. Я, например, продаю пуговицы. А вы, маркиза?»

«Я? – и она выставляет напоказ свои нежные белые ручки, все в ожогах. – Я, как видите, стряпаю – правда, очень скверно. К вашим услугам, господин аббат! Мы только сию минуту о вас говорили».

А остальные – куда только храбрость подевалась? – стоят в сторонке и помалкивают.

«А-а, – говорит он, – я, стало быть, пропустил кое-что интересное. Но зато я провел целый час за игрою в кости – не на деньги, маркиза, всего лишь на пуговицы! – с великолепнейшим дикарем из племени гуронов».

«И вам, как обычно, везло?» – спрашивает маркиза.

«Разумеется, – говорит он. – Сейчас мне нельзя проигрывать даже пуговицы».

«Тогда, вероятно, это дитя природы еще не знает, что ваши кости всегда с начинкой – не так ли, отец Тут-и-там?»

Похоже, она обвинила его в нечестной игре – или я что-то напутал. Он же только поклонился в ответ:

«Совершенно справедливо, мадемуазель Кунигунда», – и пошел любезничать со всей остальной компанией.

Вот так я и узнал, что наш месье Перингей был не кто иной, как Шарль Морис Талейран де Перигор.