Речь и слух

Определения первичного и вторичного сознания, данные Эдельманом, по сути, такие же, как предложенные Фрейдом между 1900 и 1917 годами. Он тогда формулировал концепции ид[162] и эго соответственно. И влияние психоанализа не было ни случайным, ни бессознательным, несмотря на пренебрежительное отношение Фрейда к биомедицине.

Об этом свидетельствует посвящение важной книги Эдельмана о сознании «Яркому воздуху, яркому огню»[163], изданной в 1993 году: «Памяти двух пионеров-интеллектуалов, Чарльза Дарвина и Зигмунда Фрейда. Многие знания — многие печали».

Дарвин прояснил нашу эволюционную преемственность с животными, в том числе и в наших эмоциях. Фрейд заметил, что переход от первичного сознания к вторичному чаще всего осуществляется через приобретение речи, то есть по мере того, как мы переходим от представления вещей к их названиям: от образного к смысловому.

В Евангелии от Иоанна сказано, что вначале было Слово… Но откуда же все-таки взялись слова? Голосовое общение среди наземных позвоночных распространено довольно широко, однако очень немногие группы животных способны выучить знаки, используемые при таком взаимодействии.

Шимпанзе, живущие в дикой природе, производят сложные сочетания звуков и жестов, которые наука только начинает открывать. В неволе наши ближайшие родственники учатся использовать произвольные знаки для обозначения десятков разных объектов и действий, что существенно расширяет их возможности в общении с людьми. И все же некоторые скептики утверждают, что это не настоящая символическая коммуникация, а скорее функциональная, основанная на выучивании конкретных правил экспериментальной среды.

Классические полевые исследования спонтанного общения зеленых мартышек (Cercopithecus aethiops), наших дальних родственников в африканских саваннах, впервые показали: нет причин сомневаться в наличии символов вне человеческого вида.

Зеленые мартышки естественным образом издают три типа сигналов тревоги, обозначающих хищников, которые бегают по земле, летают в воздухе или ползают в траве. Услышав тревожные крики взрослого, другие взрослые быстро реагируют: исчезают в кронах деревьев, если появились наземные хищники вроде львиц; затихают под деревьями, если приближаются воздушные хищники вроде орлов; отпрыгивают в сторону и осматривают землю вокруг себя, если опасность исходит от змей.

Зеленые мартышки-подростки способны издавать те же звуки, но они делают это вне соответствующего контекста, поэтому не вызывают у взрослых адекватной реакции. Полевые эксперименты показали, что система сигнализации у зеленой мартышки согласуется с критериями символов в строго семиотическом смысле, сформулированном более века назад американским философом и математиком Чарльзом Пирсом.

В семиотике Пирса интерпретатор знака информируется о соответствующем объекте согласно трем и только трем возможным репрезентациям: иконке, индексу или символу. Иконки передают информацию через сходство с объектом, индексы — через пространственно-временную близость к объекту, символы — через социальные договоренности.

Чтобы обозначить объект «лев» только с помощью иконки, нужно показать фотографию, видеозапись или рисунок льва, или воспроизвести звук его рыка, или распространить его запах. Чтобы использовать только индекс, нужно указать на льва. Чтобы использовать только символы, можно произнести или написать ngonyama, libaax, simba, león, leão или lion на коса[164], сомалийском, суахили, испанском, португальском и английском языках соответственно. Если иконки и индексы льва можно в целом понять и в них есть что-то внутренне львиное, то символы совершенно произвольны и функционируют только среди тех людей, у кого общий код для их расшифровки.

Система голосового общения африканских зеленых мартышек — яркий пример использования символов у животных. По нашим наблюдениям, молодые обезьяны постепенно изучают контекст применения тех или иных звуков, многократно повторяя сочетания зрительных/обонятельных стимулов хищника и слуховых стимулов сигналов тревоги, издаваемых бдительными взрослыми особями, услышав которые начинает спасаться вся стая.

Сигналы тревоги, связанные с определенными хищниками, первоначально функционируют как индикаторы их присутствия, но со временем и благодаря многочисленным повторениям молодняк постепенно усваивает социальную условленность старших сородичей о верной интерпретации этих сигналов тревоги.

И тогда осуществляется переход в символическое: животному больше не нужно ни увидеть хищника, ни почувствовать его запах, чтобы начать искать убежище: достаточно одного голосового оповещения. Это было продемонстрировано в классических полевых исследованиях, проведенных 40 лет назад американскими этологами Дороти Чини и Робертом Сейфартом.

Воспроизводя с помощью громкоговорителей сигналы тревоги, Чини и Сейфарт зафиксировали, что взрослые зеленые мартышки реагируют правильно в зависимости от конкретного типа вокализации и без реального наличия опасности. Это показывает символический характер такой коммуникации, поскольку смысл передается в отсутствие объекта.

С момента открытия символических сигналов у зеленых мартышек для предупреждения о хищниках, опубликованного в 1980-м году, аналогичные системы сигнализации были обнаружены и у других африканских приматов: мартышек диана, мартышек Кэмпбелла, шимпанзе, а также у множества видов, не относящихся к приматам, включая карликовых мангустов, луговых собачек, белок, кур и сурикатов. Кроме того, запоминать и интерпретировать человеческие жесты как символы частей своего тела способны дельфины-афалины.

Компьютерное моделирование взаимодействия между добычей, издающей звуковые сигналы, и тремя типами хищников — бегающих, ползающих и летающих — позволяет предположить: код, присваиваемый каждому типу криков, возникает в популяциях спонтанно. Многократная вокализация за счет произвольных вариаций в паре стимул — вокализация закрепляется и поддерживается в приспособленной для этого популяции на протяжении долгого времени. Однако так происходит, когда добычи много — достаточное количество особей должно прожить довольно долго, чтобы передать этот код дальше.

Аргументы, нарративы и сознание

Использование символов — это не исключительно человеческая особенность. Референциальная коммуникация у прочих видов соответствует, в семиотических терминах Пирса, понятию дицентного символа, функционирующего как индекс: «…его объект — это общее, интерпретируемое как существующее».

Посредством повторения индекса при физическом присутствии хищника («существующее») формируется память об ассоциации вокализации с хищником, а это позволяет символически вызвать ее даже в его отсутствие («общее»). Что касается семиотики, то человеческий язык отличается от коммуникативных систем других видов невероятной способностью связывать одни символы с другими и образовывать при этом потенциально бесконечные цепочки репрезентаций, соответствующих сложному символу, который Пирс назвал «аргументом».

Бесчисленное множество биологических видов используют для общения последовательность звуковых сигналов, но свидетельств того, что этой последовательности они придают какой-то смысл, практически нет. Способность производить сложные аргументы посредством комбинации более простых звуков кажется крайне редкой и, возможно, исключительно человеческой, если не считать примеров последовательных модификаций, обнаруженных у африканских животных, очковой кустарницы[165] и некоторых приматов, в том числе шимпанзе.

Наш репертуар вокализаций (звукоподражания), как иконок, индексов (указательные местоимения) и символов (существительных, глаголов), медленно эволюционировал в течение сотен тысяч лет, пока мы не стали самыми грозными хищниками на планете. И это положение обеспечили нам не острые когти и зубы, а эффективное общение, социальная организация и оружие. Охота группами с копьями и стрелами требовала отличной координации на расстоянии, которую наши предки осуществляли с помощью голосовых