Восстановление города продвигалось, и к моему возвращению военные разрушения уже не бросались в глаза. Дела у Мардиана и Эпафродита шли хорошо, хотя между ними и возникали острые разногласия. Из-за чего? Конечно же, из-за власти. Мардиана обижало вмешательство нового, невесть откуда взявшегося человека, а самолюбивому Эпафродиту не хотелось быть на вторых ролях. У обоих накопились обиды, и обоим не терпелось излить их мне.

Сначала я поговорила с Мардианом и терпеливо выслушала его повествование о сложностях работы с Эпафродитом, о его высокомерии, настойчивости и навязывании своих методов, о склонности отвлекаться от государственных обязанностей ради личных дел. Я попыталась его успокоить и объяснить, что Эпафродит приглашен именно для того, чтобы снять с Мардиана часть лишних обязанностей и тем самым освободить, дав ему возможность сосредоточиться на более важных делах.

— Освободить меня! — фыркнул Мардиан. — Как он может освободить меня, когда навязывает всем собственный график?

Я вздохнула. Эпафродит не мог мгновенно полностью переключиться на новую работу, поскольку у него оставались многочисленные прежние обязательства. Если Мардиан будет беспрерывно на него давить, он предпочтет работать на себя, а не на корону.

— Не торопи его, дай ему время, — сказала я. — Он упрямый человек.

— Вот тут я с тобой полностью согласен. Только в толк не возьму, чего ради тебе этот упрямец понадобился?

— Ради нас с тобой! — убеждала я. — Ты и без того загружен по горло, чтобы еще и разбираться с финансами. Посмотри, как сейчас ускорилось восстановление города — ты сотворил чудо. Скоро от войны не останется и следа.

— Ну, один-то след точно останется, — возразил евнух. — Твой сын Цезарион всегда будет живым напоминанием об этом времени.

Цезарион… По возвращении я увидела, что мой сын уже учится ходить. В конце месяца ему исполнится год.

Я кивнула.

— Да. Я знаю, хотя иногда случившееся кажется мне не совсем реальным. — И только сейчас я заметила, что Мардиан принес с собой несколько свитков. — У тебя новости. Новости о Цезаре.

Я протянула руки к письмам и донесениям, готовая принять любое известие.

— Он одержал победу, моя госпожа, — сказал Мардиан. — Он победил.

Свиток с отчетом о победе я читала и перечитывала часами. В этой войне Цезарю потребовались все военное искусство и изобретательность, ибо Лабиен, талантливейший из его соратников по Галльским войнам, встал на сторону мятежников. Именно он определял их стратегию и тактику, а поскольку прекрасно знал образ мыслей своего бывшего командира, то мог предугадать его действия. Он понимал, что Цезарь, привыкший действовать стремительно, будет всеми силами навязывать противнику решающее сражение. Лабиен, искусно маневрируя, успешно избегал этого в течение четырех месяцев. Расчет был верен: время работало против Цезаря, испытывавшего трудности со снабжением и выматывавшего солдат в тщетной погоне за противником.

Однако благодаря своей сообразительности Цезарь все-таки переиграл неприятеля. Он двинул войска к находившемуся на перешейке городу Тапс с очевидным намерением захватить его. Когда он осадил город, враги перекрыли перешеек с обеих сторон, взяв его в клещи. С запада надвигались легионы Сципиона, подкрепленные слонами, с востока — Юба и Афраний. Цезарь оказался меж двух огней. Однако враги не учли, что на узком перешейке маневрирование затруднено, а введение в бой больших масс кавалерии и вовсе невозможно, поэтому нельзя задействовать все силы сразу и реализовать свое численное преимущество. Они полагали, что зажатый на узкой полоске земли Цезарь уже угодил в ловушку.

Пока Сципион выстраивал своих солдат, Цезарь оставил под стенами города (где тряслись от страха жители) два легиона, прикрывавшие его тыл от Юбы и Афрания, а сам во главе остальных сил устремился на Сципиона. На этом направлении наступали бойцы пятого легиона, обученные пугать слонов и обращать их против хозяев. Остальных бойцов научили не теряться при виде огромных животных.

Войска рвались в бой еще более рьяно, чем сам Цезарь: месяцы унизительного бездействия и помех довели солдат почти до безумия. Цезарю приходилось их сдерживать, и они ринулись вперед раньше, чем он успел издать боевой клич «Felicitas!»,[1]служивший сигналом к атаке. Пятый легион вместе с пращниками и лучниками прорвал левое крыло слонов, и животные попятились, топча собственные линии, после чего армия Сципиона стала поспешно отступать. Увидев, что Сципион терпит поражение, Юба и Афраний тоже обратились в бегство.

Разъяренные войска Цезаря преследовали их и убивали без пощады даже тех, кто сдавался. Прежде Цезарь прощал врагов, и многие подняли против него оружие во второй раз, иные же попались под горячую руку. Солдаты, в отличие от полководца, не были настроены снисходительно.

Сразу после сражения Цезарь устремился в Утику, где находились Катон и его сторонники, по большей части сенаторы и богатые землевладельцы. Туда, скорее всего, направлялись бежавшие военачальники. Цезарь рассчитывал накрыть их всех разом, а главное — захватить Катона, самого сурового и непримиримого своего недруга.

Однако Катон лишил его возможности проявить милосердие. Он заявил, что не желает оказаться в долгу перед тираном, присвоившим себе право миловать, как и право казнить. Стойкий республиканец в очередной раз оправдал репутацию упрямца и совершил кровавое самоубийство. Он поужинал с друзьями, почитав на ночь диалог Платона «О душе», тайком пронес в спальню меч и бросился на него. Родные и врач обнаружили его раньше, чем он успел истечь кровью, и даже зашили рану. Но Катон разорвал ее голыми руками, так что вывалились внутренности, и испустил дух.

Конец остальных был не менее театральным. Юба вознамерился умереть на огромном жертвенном костре, спалив заодно с собой и своей семьей целый город. Однако горожане отказались открыть ворота. Царю пришлось устроить поминальный пир, после чего — смертельный поединок со своим соратником Петреем. Он убил Петрея, а потом велел рабу убить себя.

Сципион бежал морем, попал в плен и заколол себя на палубе корабля. На вопрос, где император, он ответил: «С императором все хорошо», — с каковыми словами и умер.

Лабиен, Вар и оба сына Помпея, Гней и Секст, бежали в Испанию — несомненно, чтобы собраться с силами и продолжить борьбу. Но со смертью Катона республика испустила дух.

Через три недели — три недели, которых так долго ждали и которые так долго не наступали, — вся Северная Африка перешла в руки Цезаря. Царство Юбы он сделал римской провинцией Новая Африка, выделив из него некоторые территории мавританским царям в награду за оказанную помощь.

Только Египет оставался свободным. Все прочие завоеванные Цезарем земли Африки теперь принадлежали Риму.

В других письмах содержались краткие рассказы о тех или иных замечательных словах и деяниях Цезаря. Так однажды, в начале боя, когда наступление захлебнулось и войска дрогнули, он поймал за плечи одного из пустившихся в бегство знаменосцев, развернул его и твердо сказал: