— Враг — в том направлении!

Когда ему рассказали о самоубийстве Катона, он промолвил:

— Катон, я не принимаю твою смерть, как ты отказался принять от меня спасение.

Признаюсь, смерть Катона порадовала меня, ибо в свое время, десятью годами раньше, по его вине покончил с собой на Кипре мой дядя. Я надеялась, что теперь, когда за смерть заплачено смертью, за самоубийство — самоубийством, дело завершилось.

Кроме прочих, имелось донесение о том, что Цезарь осыпал драгоценностями Эвною, супругу царя Богуда Мавританского, и наградил ее мужа за то, что тот не мешал любовникам. И все. Никаких подробностей.

Сердце мое разрывалось, но я заставила себя продолжить чтение. Наверное, я надеялась, что не найду подтверждений этим сведениям и смогу списать их на клевету, измышленную Сципионом и прочими недругами.

Сообщалось, что для поднятия духа своих солдат Цезарь не только не преуменьшал силы противника, но, напротив, преувеличивал их. Когда среди его людей стали распространяться панические слухи о приближении огромной армии Юбы, он обратился к легионерам со следующими словами:

«Чтобы вы перестали строить догадки, основываясь на слухах, заявляю: царь через несколько дней будет здесь во главе десяти пеших легионов, тридцати тысяч всадников, сотни тысяч легких пехотинцев и трехсот слонов. Примите это к сведению и готовьтесь к бою».

Ничуть не смущаясь, он выложил эти ошеломляющие сведения, словно был уверен, что для его воинов количество врагов не имеет значения.

Цезарь всегда проявлял снисходительность к мелким слабостям своих солдат (он говорил: «Мои солдаты сражаются отлично, даже когда пахнут духами»), но был беспощаден к трусам, мародерам и мятежникам, бесчестившим имя легионера.

Он всегда называл солдат «соратниками», снабжал их дорогим оружием и доспехами, отделанными золотом и серебром. Некоторые считали это пустой расточительностью, но Цезарь знал: к такому оружию воин относится бережно и не бросит его на поле боя. Кроме того, он искренне любил солдат, и они отвечали ему взаимностью. Армия была беззаветно предана Цезарю, и эта преданность позволяла бойцам совершать чудеса храбрости. Когда у полководца не хватало денег, рядовые легионеры соглашались служить без жалованья, даже без пайка, и случаев дезертирства в его войсках почти не было.

Воинов противника, попавших в плен впервые, освобождали. Но если они вновь поднимали оружие против Цезаря и оказывались в плену вторично, их казнили.

В остальных депешах речь шла о государственных делах и о предстоящем в месяце квинтилии возвращении Цезаря в Рим. Теперь этот месяц — в квинтилии родился Гай Юлий Цезарь — в его честь назвали июлем.

В свитках, письмах и донесениях содержалось множество интересных и важных сведений. Однако там не нашлось одного — ни строчки от самого Цезаря. Он молчал, словно позабыл и обо мне, и о Египте.

Через некоторое время новостей прибавилось. Разбитые сторонники Помпея вновь собирали силы в Испании, превратившейся в прибежище недовольных и гнездо мятежей. Рано или поздно Цезарю придется заняться этой провинцией, чтобы умиротворить ее раз и навсегда. Но не сейчас.

А я дождалась: пришло письмо от Цезаря. Причем не из Рима, а из Утики; он по-прежнему оставался у наших берегов. С письмом в руках я уединилась в дальнем уголке террасы и долго не решалась его вскрыть. Я ждала этого послания так долго, что оробела и боялась его прочесть. Наконец у меня хватило духу сломать печати, и моему взору предстали следующие строки.

Божественной и могущественной Клеопатре, царице Египта, привет.

Война закончилась, и я одержал победу. Кампания выдалась трудная, и на сей раз я не могу ограничиться словами «пришел, увидел, победил». Правда звучит так: пришел, увидел, выжидал, планировал, маневрировал, отступал, наступал. Но главное — конечный результат: победил. Пока шла эта непростая война, мне придавало мужества то, что поблизости находится Египет. Для солдата важно знать, что рядом есть надежный союзник. Это знание драгоценно.

А теперь я возвращаюсь в Рим, где сенат предоставил мне право на четыре триумфа: за победу в Галлии, за Египет, за Понт и за кампанию в Африке. Шествия намечены на сентябрь. Таких торжеств Рим еще не видел и вряд ли увидит в будущем. Я приглашаю тебя прибыть в Рим и разделить мое торжество. Особенно желательно твое присутствие во время египетского триумфа: оно будет означать, что я поверг врагов Рима, повергнув твоих врагов, и твое царствование соответствует интересам римского народа, ибо ты его верная союзница. Твоя сестра Арсиноя будет проведена по улицам как пленница.

Размеры твоей свиты оставляю на твое собственное усмотрение, она может быть как угодно велика. Тебе будет предоставлена моя личная вилла за Тибром. При ней имеются обширные сады, и я надеюсь, что ты сочтешь эти покои достойными того, чтобы там задержаться. С нетерпением жду встречи с тобой и с твоим царственным сыном.

Твой верный друг и союзник Гай Юлий Цезарь, император

Я уронила руку, державшую письмо. В нем сказано так много — и так мало! Каждую фразу можно истолковать по-разному.

«Для солдата важно знать, что рядом есть союзник. Это знание драгоценно».

Драгоценно для солдата? Или в более широком смысле?

А вот еще: «Надеюсь, ты найдешь эти покои достойными того, чтобы там задержаться».

Как это понимать? Задержаться после того, как закончатся торжества? Но зачем? На какое время? А как умно и ловко написал он про нашего сына: выразил желание увидеть его и почтил, назвав «царственным», но уклонился от упоминания имени, указывающего на его происхождение.

Нет! Я не поеду! Он не может приказать мне, как какому-нибудь завоеванному царьку.

«А кто ты есть, если не завоеванный царек? — возразил мне на это внутренний голос. — Ты получила трон из рук Рима и сохраняешь его до тех пор, пока тебе позволяет Рим. Чем ты отличаешься от Бокуса Мавританского или, скажем, Ариобарзана Каппадокийского? Владыки гордой державы Птолемеев превратились в римских подручных. Остается радоваться, что Египет пока не стал провинцией Новая Африка».

За его словами крылась угроза, даже не прикрытая — мое присутствие должно доказать, что пребывание Птолемеев на троне выгодно Риму, а в противном случае от меня избавятся. Во всяком случае, так это можно понять.

Да, он обещал пригласить меня в Рим, и я ждала его приглашения. Но не думала, что приглашение будет таким.

Потом первая волна гнева схлынула, и ко мне вернулась способность рассуждать здраво. Ясно, что отправиться в Рим придется. И не так уж важно, что он имел в виду, когда писал это письмо. Важно, что произойдет после моего приезда туда.

Мне придется выучить латынь — если я не буду понимать, что говорят окружающие, то окажусь в дурацком, беспомощном положении. В свое время я не стала учить этот язык, поскольку все образованные римляне говорили по-гречески. Но то за границей, а у себя дома они говорят на родном языке.