Порой Милдрэд испытывала даже гнев, когда глядела на изображение изможденного и кроткого Спасителя на кресте. За что ей такое испытание? За ее любовь, ради которой она пошла на ложь?

Да, они с Артуром радостно и согласно лгали ее родным. Артур ле Бретон! Гордое имя, с каким ее возлюбленный был представлен барону и баронессе Гронвуда, оказалось именем лазутчика. И теперь ее родители расплачиваются за это. Именно в этом Милдрэд должна будет покаяться перед ними, когда они встретятся… И только надежда на эту встречу еще держала ее в этом мире.

Она возвращалась к замку Карисбрук. Молодая женщина не обращала внимания на ревущий ветер, который проносился над островом и трепал на склонах пожелтевший вереск. Когда Милдрэд поднималась по тропе на возвышенность, она видела вдали море и тяжелые, плывущие в вышине тучи. Уже наступил ноябрь, все чаще шли дожди. Когда полтора года назад саксонка впервые оказалась тут вместе с Юстасом, здесь все было залито солнечным светом, и даже сын короля с его непривлекательной внешностью не вызывал у нее оторопь. Тогда ей хотелось быть с ним приветливой, хотелось развеселить этого мрачного, вечно замкнутого в себе принца. Но судьба словно посмеялась за ее благие намерения. Ибо тогда Милдрэд еще не понимала, что никакой урод не может быть добрым и благородным в душе, что такого человека всегда гложут потаенная злость и неприязнь к миру. А Юстас ко всему прочему был еще наделен властью. Злобный властитель — вот кого она привлекла своей доверчивостью и легкомыслием.

По пути их все же застал дождь, спутники Милдрэд хотели поторопиться, но не смели гнать во весь опор, ибо уже было известно, что избранница принца в положении. И хотя саксонка по-прежнему оставалась стройной, она все чаще ощущала, как отяжелела и стала чувствительной грудь, а выпуклость на животе угадывалась при легком прикосновении. Червяк! Что она скажет родителям, как сообщит, что носит внебрачного ребенка? Господи, да о чем она думает? Главное — чтобы они трое опять встретились!

Уже смеркалось, когда впереди показались серые башни Карисбрука. Сквозь косые струи дождя можно было различить, что в ворота замка входили какие-то люди, были видны округлые шлемы воинов, торчавшие пики копейщиков.

Милдрэд подумала, что это опять прибыл Юстас, и едва сдержала одышку, вызванную испугом и отвращением. Но тут один из охранников, прикрываясь рукой от дождя, сказал:

— Похоже, это какие-то бедолаги, которых застала непогода в проливе Солент[60]и которых приняли в Карисбруке.

По всей вероятности, так и было. Когда они подъехали к воротам, мокрые, измученные воины расступились, давая проход. Милдрэд оглядывала их лица, разномастное вооружение, слышала саксонскую речь. А когда въехала во двор замка, то увидела и их предводителя. Хорса! Она узнала его сразу, несмотря на то что тот был в высоком желудеобразном шлеме, стоял к ней в пол-оборота, требуя от коменданта Жоса расквартировать его солдат, попавших в бурю при переправе в Нормандию.

Милдрэд отвернулась. Поглощенная своими горестями, она попросту забыла о его существовании. Пес Юстаса. А ведь ранее он ратовал за права и свободы своего племени, даже собирался поднять саксов на мятеж. Всегда так бывает: человек шумит и рвется, бьет себя в грудь ради свободы соплеменников, а потом смиряется, едва его устраивают у теплой кормушки. А что Хорса хорошо устроился, сразу видно: богатые доспехи, длинная кольчуга нормандского образца, меч на сверкающем серебром поясе, подбитый мехом кожаный плащ. Истинный лорд, давно отказавшийся от саксонских лохматых накидок и боевого клича «Белый дракон!»[61].

Хорса тоже узнал в спешившейся всаднице гронвудскую леди. Смотрел на нее из-под обода мокрого шлема, но едва она повернулась, потупился и отошел в сторону. Она же прошла мимо, будто не заметив его.

И все же появление Хорсы что-то всколыхнуло в заледенелой душе Милдрэд. Этот человек всегда был врагом ее родителей, ненавидел и преследовал ее саму. Но Милдрэд помнила и слухи, что некогда Хорса был страстно влюблен в леди Гиту, и баронесса, чувствуя вину перед отвергнутым поклонником, одно время даже заступалась за него. Однако святая провидица аббатиса Отилия настаивала, чтобы Хорсу не пускали в Гронвуд, уверяла, что вместе с ним придет беда… Отилия никогда не ошибалась. И Милдрэд знала, что Хорса был среди тех, кто ворвался в Гронвуд-Кастл той страшной ночью. А еще Милдрэд подумала, что Хорса может что-то знать о судьбе ее родителей. Уж о леди Гите точно. Что ж, как бы ни был неприятен ей Хорса, стоит попробовать с ним переговорить.

На другой день погода по-прежнему неистовствовала, ветер и дождь налетали шквалами, отчего содрогались и сочились влагой деревянные ставни на окнах, факелы в простенках чадили и метались на сквозняке, а дым из каминов вгоняло обратно в каминные трубы, так что повсюду ощущался его запах, смешанный с сыростью. Когда Милдрэд спустилась в зал и обратилась к коменданту Жосу, приказав устроить ей встречу в Хорсой, тот стал ее отговаривать:

— Не стоит на этом настаивать, госпожа. Да Хорса и сам не согласится на встречу. Осмелюсь заметить, что он вчера ругался, узнав, что вынужден будет оставаться под одной крышей с дочерью Эдгара Гронвудского, пока не утихнет ненастье. Сейчас он со своими людьми в казармах и… Ох, миледи, Хорса все время пьян. Пьет так, словно хочет забыть былые прегрешения. Повторяю, не стоит вам с ним встречаться. Ни к чему это.

И все же они встретились, но уже глубокой ночью.

В последнее время Милдрэд страдала бессонницей и ночные часы одиночества и горестных раздумий переносила тяжелее всего. Поэтому она поднялась и, как бывало ранее, направилась в часовню Николая Угодника, расположенную немного в стороне от помпезных ворот замка. Сложенная из грубого камня, с узкими, как бойницы, оконцами, она словно сливалась с мощными стенами замка, и о том, что это церковное строение, указывала только островерхая башенка на кровле.

Сейчас башенка, залитая светом полной луны, слабо выступала на фоне застилавших небо туч; к ночи дождь прекратился, и если облака стремительно проносились где-то в вышине, то на земле все стихло. Однако было зябко, и молодая женщина накинула длинный шерстяной плащ с большим капюшоном. Плащ был того оттенка, какому ночное освещение придает белый цвет. Милдрэд казалась в нем светлым призрачным силуэтом на фоне темного, пустынного двора.

Подойдя к часовне, она заметила, что, несмотря на позднее время, та ярко освещена изнутри. Местный капеллан был прижимист, и Милдрэд слегка удивилась, когда приоткрыла створку и увидела, что там горит множество свечей. Перед алтарем стоял коленопреклоненный Хорса.

Сакс был без своего высокого шлема, и по его лысой голове скользили блики огня. Он стоял согнувшись, упершись лбом на сцепленные пальцы рук, и даже немного раскачивался взад-вперед. Углубленный в молитву, он не заметил чужого присутствия, не обратил внимания, как заметались от сквозняка язычки пламени. Милдрэд же отошла немного в сторону, замерла у одной из мощных колонн и долго смотрела на Хорсу. В ее душе не было ничего, кроме презрения к нему, но потревожить молящегося ей не позволяло воспитание. Хотя и молиться в присутствии этого человека она не могла: казалось, даже воздух под сводами часовни наполнен ядовитыми миазмами, исходившими от него.