— Уважаемый мистер Марло, — холодно сказал Амтор, — я не дурак. У меня очень тонкая работа. Я знахарь. Это означает, что я делаю то, чего не в силах сделать врачи в своей мелкой, трусливой, эгоистичной гильдии. Я постоянно нахожусь в опасности из-за таких людей, как вы. И хочу оценить опасность до столкновения с ней.

— В данном случае опасность — сущий пустяк, не правда ли?

— Ее почти не существует, — вежливо сказал он, сделал левой рукой странный жест, и это приковало к ней мое внимание. Потом медленно-медленно опустил руку на стол и уставился на нее. Затем снова поднял свои бездонные глаза и сложил руки. — Слышите…

— Чую, — сказал я. — Совсем забыл о нем.

Я посмотрел влево. На третьем белом табурете у черной стены сидел индеец. В белом халате поверх одежды. Сидел он неподвижно, закрыв глаза и чуть свесив голову, словно спал уже целый час. Грубое смуглое лицо его было в тени.

Я снова взглянул на Амтора. Он чуть заметно улыбался.

— Держу пари, у престарелых дам от этого зрелища выпадают вставные челюсти, — сказал я. — Как он зарабатывает деньги на самом деле — садится вам на колени и распевает французские песенки?

Амтор сделал раздраженный жест:

— Прошу вас перейти к сути дела.

— Вчера вечером Марриотт пригласил меня для совместной поездки, целью которой была выплата денег неким проходимцам в указанном месте. Меня оглушили. Когда я очнулся, Марриотт был мертв.

В лице Амтора ничего не изменилось. Он не завопил и не полез на стену. Но реакция для него была резкой. Он развел руки и сложил их снова по-иному. Губы его сурово сжались. После этого он сидел неподвижно, словно каменный лев у публичной библиотеки.

— Папиросы обнаружены у него, — сказал я.

Амтор бросил на меня холодный взгляд:

— Но, как я понимаю, не полицией. Потому что полиция сюда не являлась.

— Угадали.

— Сто долларов, — очень тихо произнес он, — видимо, было маловато.

— Смотря за что.

— Эти папиросы при вас?

— Одна. Только они ничего не доказывают. Как вы сами сказали, ваши карточки могут попасть в руки кому угодно. Мне просто интересно, почему они оказались в мундштуках. У вас есть какие-нибудь догадки на этот счет?

— Вы хорошо знали мистера Марриотта? — негромко спросил Амтор.

— Не знал совсем. Однако у меня возникли кое-какие соображения. Они напрашивались сами собой.

Амтор легонько постукивал пальцами по белому столу. Индеец продолжал спать, свесив голову на широкую грудь, глаза его были крепко закрыты тяжелыми веками.

— Кстати, вы когда-нибудь встречались с миссис Грейл, богатой дамой, живущей в Бэй-Сити?

Амтор рассеянно кивнул:

— Да, я лечил ей речевые центры. У нее было легкое заикание.

— Вы прекрасно справились с делом, — сказал я. — Теперь она говорит не хуже меня.

Моя шутка оставила его равнодушным. Он продолжал постукивать пальцами. Я прислушался к постукиванию. Что-то мне в нем не нравилось. Оно походило на шифр. Перестав, он снова сложил руки и откинулся назад.

— В этом деле мне нравится, что все знают всех, — сказал я. — Миссис Грейл тоже знала Марриотта.

— Откуда вам это известно? — неторопливо спросил Амтор.

Я промолчал.

— Вам придется сообщить в полицию об этих папиросах, — сказал он.

Я пожал плечами.

— Вы удивляетесь, почему я еще не вышвырнул вас отсюда, — учтиво сказал Амтор. — Вторая Могила мог бы сломать вам шею, как спичку. Я и сам удивляюсь. У вас, похоже, есть какой-то умысел. Шантаж я исключаю. Шантажом ничего не добьешься — к тому же у меня много друзей. Но есть субъекты, которым хотелось бы представить меня в невыгодном свете. Психиатры, невропатологи, сексологи, мелкие противные людишки с резиновыми молоточками и полками литературы об отклонениях. Притом, конечно же, все они врачи. А я знахарь. Так что же у вас за умысел?

Попытка смутить его взглядом ни к чему не привела. Это было невозможно. Я почувствовал, что облизываю губы.

Амтор едва заметно пожал плечами:

— Я не могу осуждать вас за молчание. Придется подумать над этим вопросом. Возможно, вы гораздо умнее, чем мне показалось. Я тоже допускаю ошибки. А пока что…

Он подался вперед и обхватил ладонями белый шар.

— По-моему, Марриотт шантажировал женщин, — сказал я. — И был наводчиком у банды охотников за драгоценностями. Но кто указывал ему, с какими женщинами добиваться знакомства — чтобы он знал все их приезды и отъезды, входил с ними в близкие отношения, становился их любовником, заставлял увешиваться драгоценностями и куда-то ехать, а потом украдкой подходил к телефону и сообщал молодчикам, куда подъезжать?

— Значит, — сказал Амтор, — таково ваше мнение о Марриотте — и обо мне. Меня это несколько коробит.

Я подался вперед, лицо его оказалось в футе от моего.

— В чем-то вы замазаны. Рядите это во что угодно, тем не менее — замазаны. И дело не только в карточках, Амтор. Как вы справедливо заметили, они могут попасть в руки кому угодно. И не в марихуане. Вы не станете размениваться на мелочи — при своих-то возможностях. Но оборотная сторона карточек чиста. А на чистых местах или даже на заполненных иногда появляется невидимая надпись.

Амтор кисло улыбнулся, я едва разглядел улыбку. Он провел руками по белому шару.

Свет погас. Темно стало, как у Кэрри Нейшн под шляпкой.

Я вскочил, отпихнул табурет ногой и выхватил пистолет из наплечной кобуры. Но напрасно. Застегнутый пиджак стеснял мои движения, и я действовал слишком медленно. Когда дело доходит до стрельбы, я всегда бываю слишком медлителен.

Беззвучный порыв воздуха и земляной запах. В полной темноте индеец ухватил меня сзади, прижав руки к бокам, и оторвал от пола. Я еще мог бы вскинуть пистолет и стрелять наугад вслепую, но вряд ли это имело смысл. Ждать поддержки мне было неоткуда.

Бросив пистолет, я попытался развести руки индейца. Запястья его оказались сальными, удержать их было трудно. Индеец резко выдохнул и с такой силой опустил меня на пол, что удар отдался в голове. Теперь уже он завладел моими запястьями. Быстро завернул мне руки за спину, и в поясницу уперлось твердое, словно камень, колено. Он меня прогнул. Меня прогнуть можно. Это только наши власти нельзя. Меня — можно.

Я попытался закричать, хотя смысла в этом не было. Но у меня вышел только хрип. Индеец рванул меня вбок и сделал «ножницы». Я упал, и он придавил меня к полу. Пальцы его сдавили мне горло. Иногда среди ночи я просыпаюсь, чувствуя на горле эти пальцы и ощущая запах индейца. Я тщетно силюсь вздохнуть, а грязные пальцы сжимаются все крепче и крепче. Тогда я поднимаюсь, наливаю виски и включаю радио.