Лечебные палатки ставили, судя по всему, быстро и как попало, толком даже не выбирая места. Я знаю, в какой из них Радим. Не слышу его, но знаю. Не слышу… Нет! У меня простые, но очень правильные планы на жизнь. Я собираюсь забрать к себе сестру и Аленку, а братьям дать возможность жить так, как они хотят. Собираюсь… завести целый выводок щенят, может целую дюжину! Хотя… не обязательно и щенят, пусть будут люди, главное ведь не раса, а воспитание. Пусть они вырастут такими представителями моего народа, которыми могла бы гордиться людская раса. Хотя… зачем нам гордость целой расы? Пусть они вырастут такими, которыми мог бы гордиться их отец…

Влетаю в палатку, уже от входа крича, чтобы все вышли. Те, кто стоят вокруг него, на вид более вменяемые, чем встреченные по дороге, пусть не так скоро, как хотелось бы, но выходят.

Радим лежит на кушетке, застеленной тканью, сплошь красной от крови. Я ни на секунду не сомневаюсь, что все будет хорошо. Арбалетные болты из него вынули, но следы посреди груди похожи на магические. Наверное, такие следы оставляет главное оружие дивов — придуманные ими косы смерти. Магия зверей почти не берет, но летящее с ее помощью острое лезвие очень даже режет.

Впрочем, плевать. Я залажу сверху и прижимаю здоровую руку к его груди. Мое! Никому не отдам!

— Захочешь, чтобы я жила — очнешься, — говорю ему на ухо и вдыхаю. Никогда не лечила таким образом. Заращивать раны бесполезно, их слишком много, не хватит и десяти дыханий. Я просто его… целую, отдавая свою жизнь. Ведь она у нас — одна на двоих…

Самым странным в искусстве целительства для меня была сама возможность… умереть. Не могла никак поверить, что организм инстинктивно не сделает вдох, это же невозможно. «Очень просто, — убеждал Атис, — просто есть черта, за которой организм сдается и она проходит гораздо ниже разума, когда от тебя зависит чья-то жизнь».

В ушах звенит, а потом визжит отвратительным комариным писком и что-то колючее пытается разорвать грудь изнутри. Готовый лопнуть мир стремительно наливается чем-то белым.

В последний момент, когда я сползла рядом, уткнувшись носом в его плечо, в оглушительном давящем на уши грохотании услышала тихое: «Дыши….

Сил радоваться не было, их хватило только чтобы вдохнуть.

Радужные фигуры зверей таяли очень медленно. Через три дня, когда Радим почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы вернуться в замок, они были всего лишь немного бледнее, чем вначале и почти таких же четких очертаний.

Нас, конечно же, встречали. Мне это все больше и больше нравиться, вернувшись домой (пусть даже тебя не было всего день), приятно увидеть лица родных. Это… очень важно.

За спиной Власты маячит восьмой альфа, Слав. Хотя… седьмой. Улем теперь свободен от данного слова и очень далеко. Интересно, получиться ли заслать туда птиц с оком и разглядеть все ли в трясинах так, как Хайли рассказывал? Хорошо бы убедиться, что они нашли, что искали. Ну да ладно, этим можно и попозже заняться.

Полян помогает Радиму подняться наверх и среди окружающих нас радостных лиц я вижу только одно хмурое — Дынко. Во время боя ему пробили дыру в груди и сломали несколько костей, но вряд ли он из-за этого такой надутый. Власта радостно улыбается Славу и тот улыбается ей в ответ.

Следую за Матерью и отвечаю на вопросы, которые задаются мне, как обычно, просто из вежливости. Любой матери для счастья достаточно знать, что ее дети живы. Ну, а то, что земля теперь по праву звериная, итак все видят и теперь никто не осмелиться противится воле богов. Попробуй тут этого не увидь… Шагу нельзя ступить, чтобы не задеть плывущего зеленого медведя или пурпурного волка. Хорошо хоть они словно из тумана состоят и следов на одежде никаких не оставляют.

Раскланиваясь с Матерью у ее покоев, соглашаюсь поужинать вечером в обществе небольшой компании родственников и друзей. Небольшая — это, скорее всего, человек пятьдесят, но ведь повод, чего скрывать, есть! Народные гуляния и празднования начались в вечер того же дня, что и война. Интересно, было ли хоть когда-нибудь в истории нечто подобное? Предмет бога, оказавшись на своем законном месте, превратил окружающий мир во что-то совершено невообразимое. Бой остановился в самом разгаре, когда из воздуха соткались цветные звериные фигуры, погрузив всех окружающих в заторможенное изумление. Дивы и лесные отступили и их даже никто преследовать не стал. Лекарям пришлось проявить чудеса выдержки, чтобы таки заняться ранеными, а не пялиться с открытым ртом в небо, как малые дети.

Так что отметить есть что, кроме того у меня есть свой, более важный повод. А пока нужно убедиться, что Радима хорошо устроили.

Между нашими комнатами и покоями Матери небольшая галерея, где стены увешаны картинами, причем не портретами, а пейзажами. Вскоре тут добавятся и новые, с небом, похожим на расплывшуюся от горизонта до горизонта радугу. Через несколько лет уже подрастут те, кто ни за что не поверит, будто это не выдумка.

Там, в кресле при входе в коридор, меня уже ждет Дынко. Левая рука на перевязи, чтобы сросшиеся кости могли спокойно закрепиться и лицо на редкость серьезное.

Он вскакивает и перегораживает мне проход.

— Что ты ей сказала? — требовательно спрашивает.

— Кому? — Такой недоуменный голос я, наверняка, у Радима переняла, когда он удивлялся вопросам Дынко, не желая возмещать стоимость мари. Жаль, как и Радиму, обмануть Дынко мне не удается.

— Что ты ей сказала? — повторяет, не обращая внимания на мои попытки сделать вид, будто я тут совсем ни при чем. Такую бы настойчивость, да по другому поводу!

— А, ты про это… Сказала, чтоб не тратила свою жизнь на ожидание того, что к ней идти не хочет. Или как, твое благородство действует, только если она дни и ночи напролет тебя ждет? Ты же хотел ей добра? Не ждать же ей всю свою жизнь? Любой женщине нужен муж и семья, а время лечит. Конечно, ей может и не повезет, может, попадется какой-нибудь… пьяница да повеса, может и бить будет, но по крайней мере, она… рискнет. Так что все, как ты и хотел, разве нет?

Обхожу Дынко и иду дальше. Ответа слышать не хочу. Я очень люблю Дынко, он спас мне жить как минимум дважды. Безмерно его уважаю, за многое ему благодарна. Но Улем был прав — только сам человек может выбрать свое будущее. Никто не даст единственный верный и правильный совет, не укажет точную дорогу. Только сам пробуй и ищи. И ни на кого потом не пеняй, если ошибся и упустил свое счастье.

Рукой нахожу в кармане записку Астелии и крепко сжимаю. Это сейчас интересует меня больше всего остального. Прощальный подарок чернокнижницы, о котором я узнала только когда в себя пришла рядом с Радимом. Нашла в кармане клочок бумаги, исписанный кривым почерком. Умом понимаю, конечно, почему она мне сразу не сказала, но все равно губы в улыбке растягиваются. Какое ребячество, подложить секретное послание в карман! И со стороны кого? Со стороны пожилой женщины, почти старушки! Вот уж в ком детство почти целиком осталось, да так и норовит наружу вылезти. Хотя, а почему бы и нет?