— Да пошел ты…

— Це-це, — по-татарски поцокал языком Тимофей. — Чего ж ты, холоп драный, царской-то особе грубишь?

Акундинов, сев на грудь Протасьина, взял саблю одной рукой за рукоять, а другой — за самый кончик острия и ласково сказал:

— Вот смотри, сын дворянский… Сейчас, если ты мне не расскажешь, кто такой да зачем сюда явился, то буду тебе горлышко пилить… Вот так вот…

Медленно протягивая клинок от себя и на себя, как двуручную пилу, Акундинов стал пилить горло…

— Стой! — не выдержав, захрипел Протасьин. — Правду скажу. Убери.

— Н-ну! — поощрил его Тимофей, но саблю не убрал. — Говори, дворянский сын!

— Из приказа я, из Посольского. Велено нам тебя найти, выкрасть тайком да в Москву доставить. А если выкрасть не удастся, то требовать у гетмана да у короля польского, чтобы они тебя нам сами выдали…

— А чего не убили-то? — удивился Акундинов. — Куда бы проще. Подстерег бы где да нож в спину.

— Да вот, — с сожалением чмокнул языком дворянский сын. — Велено было живым брать. А будь моя воля, так я бы тебя еще в Италии где-нибудь прирезал. Видели мы тебя, когда ты из гостиницы-то убегал. Уж башку-то твою как-нибудь бы довезли.

— Сколько вас тут? Только не ври, что один. Старший-то кто?

Протасьин собрался было соврать, но не стал:

— Четверо нас. Старший — Васька Унковский. Он как клещ. Ежели вцепится, не отстанет. Унковский-то с гетманом сам будет говорить. И вот еще, — усмехнулся Петр, — ежели меня убьешь, то знай — тебя все одно достанут! А гетман тебя нам непременно отдаст. На кой ты ему нужен-то, самозванец! Богдану сейчас дружба с Россией нужна. А из-за тебя, недоделыша, ссориться с государем он не захочет.

— Это точно! — согласился Тимофей, ударив Протасьина эфесом в висок.

Обшарил лежащего без сознания «посольского пса», снял у него с пояса кошель с деньгами (негусто, судя по звону, но лучше, чем ничего!) и ножи (один — с пояса, а второй — из-за голенища). Акундинов поднялся и задумался — добить или не стоит? Можно бы добить. И даже нужно. Мертвый враг — это завсегда лучше, чем живой. Но, с другой стороны, обнаружив смерть товарища, посольские псы могут и забыть о приказе брать живым. Так что — выживет — ладно, а не выживет — так и хрен-то с ним!

Утром, когда Тимофей еще спал, прибежал казачонок, который, глотая слова, сообщил, что пана москаля хочет видеть сам батька, и тот должен явиться «не мешкая»! Спешно собираясь, Тимоха даже не сомневался, что срочный вызов связан с приездом русских.

Придя в «резиденцию», Тимофей застал своего друга и покровителя в компании с гетманом. Выговский сидел за столом, а гетман — около открытого окна. Иван Евстафьевич был бодр и свеж, батька, как и всегда поутру, — мрачен и недоопохмелен!

— Сидай, — кивнул ему Хмельницкий, высовываясь в окно.

— Русские? — спросил Тимоха, не задавая лишних вопросов.

— Они самые, пся крев! — выругался Выговский по-польски, а потом спохватился: — А ты-то откуда знаешь?

— Да вот с одним вчера уже познакомился, — хмыкнул Тимофей. — Выкрасть он меня хотел, дурачок!

Акундинов вкратце пересказал вчерашнюю историю. По мере рассказа генеральный писарь мрачнел, а гетман, напротив, хохотал… Отсмеявшись, Хмельницкий сказал:

— А у меня вчера вечером гостенек был. Старший приказной Унковский Василий. Грамотой передо мной тряс да требовал, чтобы выдал я тебя с головой.

— И что же вы решили? — с напряжением в голосе спросил Тимофей.

— Что, что… — буркнул Богдан Михайлович. — От нас, от казаков, выдачи нет. Так я ему и ответил. Мол, если я Акундинова выдам, то что мне казаки скажут? Предатель, мол, батька! Скажут ведь?

— Скажут, — поддакнул Акундинов, переводя дух. Но ненадолго… Что-то его смущало — то ли в словах, то ли в поведении гетмана.

Гетман посидел, посопел и решительно сказал:

— Достань-ка, Ваня, штофчик…

Выговский недовольно зыркнул на Хмельницкого, но ничего не сказал. Вытащив из-под стола поставец, извлек из него штоф, две стеклянные чарки и блюдце с раскисшим от тепла салом. Разлив, подал одну чарку гетману, а вторую — Тимофею.

— А сам-то чего? — вытаращился на него Хмельницкий.

— Дел у меня много, — объяснил писарь. — Ежели выпью, так уж и не до них будет. А мне еще сегодня списки реестровые проверять.

— Ну, как знаешь, — повел плечом гетман и, жестом предлагая Тимофею пить, довольно крякнул. — Уф ты, — сказал Хмельницкий, блаженно выдыхая из себя воздух: — Хорошо пошла.

Акундинов, выпив свою чарку и беря шматок сала, спросил:

— Ну так, Богдан Михайлович, договаривай, раз уж начал…

— Так а чего тут непонятного-то? — заметил гетман, показывая Выговскому — наливай, мол, еще. — Вроде все я тебе сказал…

— Все, да не все…

— Да ладно тебе, Богдан, объясни хлопцу, — вмешался Иван Евстафьевич. Тимофей, удивившись, что писарь назвал гетмана просто по имени, насторожился еще больше.

— Ну, дело-то вот в чем, — начал объяснять гетман, «отмякнув» после второй чарки. — Я-то тебя не выдам. Только у себя-то тебя держать теперь не смогу. Ежели русские узнают, что я самозванца у себя держу, то ни порох, ни пули, ни ружья мне поставлять не будут. Или будут, но по своим ценам. А мне такие цены — как нож вострый по одному месту… Но и тебя выдавать никакого резона нет. Одного выдашь, а там и остальных затребуют! А у нас каждый третий — из москалей да из холопов беглых. Один раз волю дай, так царь русский и всех остальных выцарапает… Но! — многозначительно сказал гетман, поднимая пустую чарку. — Тут тебя оставлять тоже нельзя. Понравился ты мне чем-то. Оставишь, так ведь выкрадут тебя да в Москву и отвезут. Мои же казарлюги и выкрадут, коли им золота-серебра посулить! И караул к тебе не приставишь. Так что… — замолчал гетман, протягивая Выговскому посудину.

— Стало быть, уезжать мне надо, — загрустил Тимофей, представив, что опять ему болтаться по постоялым дворам да по пыльным дорогам.

— Надо, — кивнул головой генеральный писарь. — Только — куда? Куда хлопца-то спрячем?

Гетман, который после третьей чарки окончательно «оклемался», выглядел теперь вполне трезво и рассуждал здраво:

— Хотел я тебя вначале в Варшаву отправить, к королю, о союзе против турок да татар договариваться. Но у короля-то точно изловят! Казимир не захочет сейчас ссориться с Московией. Уже не первую бумагу шлет, чтобы я тебя России отдал…

— Тогда на Хортицу, в Запорожье? — предложил Выговский.

— Ну а зачем в Запорожье-то? — покрутил гетман ус. — Сделаем лучше. Пущай он к князю Ракоци едет, в Трансильванию. Юрко Ракоци уже давно мне союз против поляков предлагает. Знаешь, где эта Трансильвания-то?

«Ну, гетман, — с восхищением подумал Тимофей. — Союз с поляками против турок и татар, вчерашних союзников. Союз с Семиградьем против поляков! А может, есть еще и тайный союз с поляками (или шведами?) супротив России? Вот уж точно — не голова, а царская Дума!»[65]