Монфалькон, видя, сколь быстро она меняет цвет, нашел сию пунцовость схожей с неестественным оттенком опийных маков, выращиваемых алхимиками на крови и редких землях, дабы растение испускало дурман и сильный аромат пару часов, пока не завянет.

– Осторожнее, мадам, – вырвалось у него прежде, чем он опомнился и сдержал себя.

Она его проигнорировала.

Монфалькон поискал Канзаса и Хоза, однако те еще не вырвались из лабиринта. Вечером, думал он, мы с Канзасом отправимся в стены, как договорились, и там отыщем улики, без коих нельзя осудить и осрамить Квайра. В промежутке он послал за Лудли. Экс-слугу Квайра можно было использовать против интригана.

Капитан Квайр подошел и встал возле Королевы.

Монфалькон обернулся к доктору Ди.

– Все члены осведомлены о времени собрания?

– Полагаю, да, милорд, – сказал Ди, несколько захвачен врасплох Монфальконовой учтивостью. Лорд-Канцлер в сии дни обнаруживал новую добродетель в старых врагах.

Королева вскрикнула:

– Леди. В мои покои. Мне должно переодеться.

При Квайре, по-прежнему ошивающемся рядом, она устремилась к своей террасе, окруженная готовящимися услужить фрейлинами. Разгибая спины, многообразные придворные переглядывались, вероятно дивясь тому, сколь сильно их поубавилось за последние недели. Имперсонаторы Востока противостояли трезвым людям траура, будто две чуждые армии смыкали ряды в преддверии битвы.

Сир Амадис, услыхавший знакомый вопль из лабиринта, рассыпался в извинениях и, звеня индийским золотом на плоти, потрусил кобелем на искомый запах.

* * *

Оказавшись в опочивальне, Королева велела леди разойтись в поисках наряда официальнее того, что носила, и те оставили ее наедине с Квайром. Она вытянула могучие свои телеса на простынях и уронила голову на его колени. Он погладил ее с привычною нежностью. Она охнула.

– Ох, Квайр. Монфалькон нацелился изничтожить нашу идиллию. Он отказывается верить, что я возвернусь к полновесному Долгу во благовременье.

– Что за срочность, – мимоходом поинтересовался Квайр, – понудила его созывать внезапное совещание?

– Он боится войны.

– С Арабией?

– Со всяким. Он страшится того, что Империя поневоле расслоится, иди нынешние события своим чередом. Татары готовы воспользоваться малейшей возможностью. Какое-то время не умолкают споры, касающиеся границ Катая. Сообщается, что афганийцы ищут союза с татарами, в коих находят немало с собою общего. Жакотты, взыскуя отмстить Арабии за убийство отца, рискуют разжечь дюжину различных войн. У нас на руках Полоний и замышляемая им война. Татары, дай им шанс, перейдут арабийские границы, ибо знают: Арабия бы их атаковала. Оттого Монфалькон видит Жакоттов в средоточии всех схем и заставил бы меня выйти за одного из них.

– Быть может, так и надо, – сказал Квайр.

Она встревожилась:

– Мы бы разлучились!

– Но рассуждать о нашем счастье тут негоже.

– Жертвовать мною было бы глупо. Ты и сам мне сие сказал. Квайр – ты говорил, что я не должна отдавать Державе свою душу либо свое тело, только лишь участие и разум! – Она вытянула шею, дабы испуганным ребенком взглянуть в его сумрачное лицо.

Он успокоил ее:

– Вестимо. Думаю, Монфалькон так или иначе ошибается. Кто сказал, что Жакотты, обозлившись, согласятся на любой брак? Они желают мести. Кроме того, сомнительно, чтобы женитьба ныне остановила войну. Разве что ты выйдешь замуж за самого Гассана.

– Я не могла бы пойти за Гассана.

– Сия свадьба, по меньшей мере, оставит нам любовную свободу, – молвил Квайр с мирной улыбкой. – Он охотно поощрит нас, если мы будем благоразумны.

Она возложила руку на его уста. Он поцеловал пальцы. Она обвела его массивную челюсть.

– Не надо цинизма. И потом, Гассан затребует слишком многого. Немало аристократов, я знаю, одобрили бы сие замужество, ибо он, на их взгляд, могуч и мужествен. Мой господин.

Квайр кивнул:

– Если однажды ты пожертвуешь собой – а я твержу, что сего делать не следует, как тебе ведомо, – раз мысли о браке с Гассаном. Сие решение было бы единственно здравым.

Она притянула его вниз, к себе.

– Хватит. Меня еще накормят такими разговорами позднее. Я люблю тебя, Квайр.

В его голосе объявилась доселе не слыханная им самим нота, когда он, опершись о ее страстность, сказал:

– Я тоже тебя люблю.

* * *

Ныне она была Глориана Царствующая, во всем сакраментальном великолепии, державное яблоко в шуйце, державный скипетр в деснице, два газовых воротника за спиной – крылья феи, массивные накрахмаленные брыжи, наживотник и вертюгаль, многоцветная парча и расшитые шелка, огромные жемчуга, что покрыли тело ее подобно слезам, брильянты, что инкрустируют рукава и грудь. Он снял сомбреро и облобызал ей руку. Она возвернулась с Совета. Он принял у нее скипетр и державу и передал лакею, дабы тот отнес их обратно в их шкапчик. Он подал ей бокал вина, кое она пригубила, улыбаясь сверху вниз сему обходительному карле.

– Ты бледна, – сказал он. Обошел ее, дабы ослабить наживотник, едва достигая его через фижмы вертюгали. Он возился со шнуровкой, а она смеялась, зовя фрейлин.

– Собрание оказалось интереснее, нежели я ожидала, – возвестила она.

Пока ее оголяли, он присел в кресло. Фрейлины постоянно ему улыбались. Он воплощал успех, ибо сделал Королеву столь женственной, каковой они и желали ее видеть.

– Война на пороге? – предположил он.

– Пока что нет. Монфалькон долго говорил о тебе.

– Он продолжает меня обвинять?

– Он считает, что найдет доказательства. Ты знал, что сии комнаты выстроены на более древних структурах? Само собой, я ведь рассказала тебе о нашем с Уной приключении. О том, что подарило меня тьмой-тьмущей кошмаров. Изгнанных тобой, дорогой мой, с тьмой-тьмущей иных моих страхов.

– Вестимо. Она загородила вход.

– Что ж, Монфалькон считает, что есть немало других дверей – в старом крыле – возле отцовской Тронной Залы. Я рассказывала тебе о том, что случилось со мной…

Он воздел руку, прерывая сей дрейф.

– И что с другими входами?

– Он говорит, ты жил там месяцы и месяцы, прежде чем впервые появился на Сшибке. Говорит, ты умертвил всех, кто умер или исчез. Он спелся с лордом Канзасом – человеком хорошим и храбрым, – и они совместно снаряжают экспедицию, дабы отловить свидетелей, что будут против тебя свидетельствовать.

Квайр улыбнулся:

– Неужто все те убийства свершались перед крысиной публикой?

– Сие сокрушило меня, Квайр, любовь моя. Я не желаю тревожить стены. Я… – Она замешкалась. Пребывая теперь в ночной рубашке, она дергала ногами, скидывая обувь. – Они суть прошлое.