– О Боже! Конечно, в какой-то степени это льстит мне. Но вы думаете, я хочу этого? Я бы отказался от всего, что есть здесь, – он обвел рукой комнату, – вместе с титулами, благополучием и ответственностью, если бы это привело вас ко мне.

– Но вы не можете. – Она сидела неподвижно, темные волосы, ускользнувшие от заколок, змейками вились у нее по щеке. – И не сможете никогда. Я уже сказала, что не жду от вас этого. Вы должны оставаться в Лондоне, который так любите, это место, где у вас есть возможность в полной мере проявить свои способности.

Он хотел разбить китайский фарфор, взять кувшин с водой и бросить его в окно, чтобы увидеть, как обожженная глина превратится в тысячу осколков. Вместо этого его левая рука сомкнулась вокруг спинки кресла.

– От этого я мог бы и отказаться, но все остальное напрямую связано с титулом. Мой собственный капитал вложен в винокурни Глен-Рейлэка. Доход от этого дела в первые десять лет обещан Ратли для Томаса. Если я откажусь от графства, что я смогу предложить вам? Только нищету и еще в придачу – убогого сухоручку. – Доминик жестом остановил ее, когда она попыталась возразить. – Я говорю это не из жалости к себе! Я был офицером, у меня нет другого ремесла. Как я могу просить вас выйти за меня замуж? Обрекать жену и детей на жалкое существование...

Кэтриона уронила руки, и синий цвет ее глаз засиял в лучах солнца. Не скрывая облегчения, она выдохнула:

– А вы бы сперва спросили будущую жену. Возможно, она ни в чем не стала бы вам перечить, за исключением одного: она никогда не позволила бы вам жить вдали от Лондона, довольствуясь подачками Ратли, не позволила бы ради нее жертвовать собой, своей душой, отказавшись от дарованного судьбой предназначения. В этом вы правы.

– Значит, для нас всякое будущее исключено? Я привязан к Лондону, вы – к Дальнему Северу. Мое предназначение – мой же бич? Я готов отказаться от всего, чтобы жениться на вас, но, оказывается, и это не решит дела...

– Вы, как всегда, все переиначиваете, Доминик Уиндхэм, – сердито сказала Кэтриона, – и опять пытаетесь подтолкнуть меня к безумной сделке с судьбой. То, что вы себе предрекаете, никогда не случится – в этом я уверена. И потом – разве только вы заслуживаете страданий? Я также виновата. Разве есть такой грех, в котором не было бы моей вины, разве только вы можете приносить жертвы?

– Не понимаю, о чем вы говорите... – Доминик резко повернулся.

– Простите, но в этих вещах я откровеннее вас. – Кэтриона потупилась. – Я приехала сюда из-за вас, из-за того, что существует между нами. Я пришла к вам потому, что меня мучила тоска. Это было невыносимо. Я отрицала свои чувства и без конца внушала себе, что не люблю вас. – Ресницы ее увлажнились и заблестели. – Вы думаете, я не способна смирить себя, отбросить ради вас свою гордость и тщеславие, не могу быть честной? Я с радостью приму вас – таким, какой вы есть, со всем, что делает вас Домиником Уиндхэмом, с вашим английским титулом, вашим упрямством, гордостью и покалеченной рукой. Со всем этим!

Доминик почувствовал привычное жжение в правой руке.

– Увы, мне не нужно любви из жалости.

Кэтриона вскочила и протянула к нему обе руки.

– Из жалости? Упрямый глупец! О Боже, вы ничуть не изменились – такой же неуемный галантный герой, настроенный на встречу с драконом, даже несмотря на угрозу испепеляющего огня! Почему вы не хотите поверить, что я без всякой жалости могу любить вас? Разве вам недостаточно этого? И разве этого недостаточно мне?

Доминик замер.

– Достаточно – для чего?

– Чтобы жить с вами в Англии, в Лондоне! В сточной канаве, если потребуется, хотя в этом не будет никакой надобности. А что, если мне нравится тоже, что и вам: театр, политика, новости из мира науки?

Доминик поднял упавшее кресло и, оседлав его, прижался лбом к его спинке. Надежда оживала подобно вздымающейся волне, подхватывая его с такой силой, что он испугался.

– Я боюсь, вдруг вы умрете здесь, как дерево, у которого обрубили корни!

Кэтриона прижала обе руки к груди и повернулась к нему лицом.

– Так вот что вас удерживает?! – воскликнула она. – Вы думаете, я не смогу покинуть Шотландию ради вас?

Его лицо побледнело.

– Вы сами сказали, что ваше сердце умрет внутри вас, что вам не хватит смелости столкнуться лицом к лицу с новой жизнью, что вы не мыслите себя без ваших гор.

Кэтриона тряхнула головой.

– Это правда. Но тогда я думала, что расстанусь с Россширом навсегда. Теперь я познала новое чувство, неудержимое, как морская волна. Страстное желание не покидает меня. А те холмы я всегда ношу здесь, в моем сердце. Пока я знаю, что существует Ачнадрочейд и черные коровы щиплют траву в круглых впадинах, я не умру как дерево с обрубленными корнями – неужели вы не можете этого понять! Откуда я могла знать, что история моего народа преподаст мне неправильный урок? Какая может быть привязанность к месту без любви? Что мне дом без мужчины моего сердца? Моя душа прикипела к вам. Вы – мои корни и моя жизнь. Я не смогу жить без вас!

– Тогда почему, черт побери, вы обещали Алану выйти за него замуж? – Доминик с силой отшвырнул кресло, и ножки его подломились. – Довольно с меня сделок! Я могу только предложить мое сердце. К какому бесчестью вы принуждаете меня? Я вдребезги разбил свою гордость и с радостью расстанусь со всеми почестями, но я не могу предать Алана Фрезера и после этого жить спокойно!

Кэтриона вскочила, но при этом не успела разжать руки, которыми вцепилась в скатерть, та соскользнула со стола, и столовое серебро водопадом посыпалось на пол. Тарелки с золотой каймой, фужеры разлетелись, не выдержав удара, на мелкие кусочки, чашки превратились в осколки.

– И я не могу! – Кэтриона сияла улыбкой, которая притягивала словно магическая радуга. У Доминика перехватило дыхание. – Не могу и не буду. Я не предаю Алана, потому что мое сердце принадлежит вам, а не ему. Несмотря на то что вы англичанин, я с великой радостью признаюсь, что люблю вас! Вы можете продолжать жить здесь, в Лондоне, и я останусь с вами, если вы только этого пожелаете.

Китайский фарфор и стекло хрустели у него под ногами, пока Доминик подходил к ней, чтобы заключить ее в объятия. Страсть взыграла еще сильнее, как весенний сок, побежавший под корой дерева, заставляющий вмиг распуститься листья, так как он знал, что стоит ему сейчас поцеловать Кэтриону, и она ответит с таким же жаром, как пламя, с ревом пожирающее сухую древесину. Но теперь он хотел предложить ей нечто гораздо более существенное. В коридоре послышался звук шагов.

– Слуга! – Кэтриона замерла. – Он идет убирать со стола!

– Какого черта! Здесь и так чисто.

Он отстранился от нее и зашагал к двери. Ключ со щелчком повернулся в замке. Доминик вернулся и наклонился к ней.

– Вы сказали однажды, что я порочен. – Он закрыл глаза. – Вероятно, это так. Я возложил добродетель на ступени греха и потребовал в награду ваше сердце. – Он опустился на колени. – Я люблю вас больше жизни! Сознаюсь, я не хотел этого. Я был полон гордости, тщеславия и высокомерия. Вы многому научили меня. Я понял, что такое настоящая любовь, и все равно остаюсь жалким англичанином. Скажите, можете вы любить меня со всеми моими грехами? Можете вы ради меня расстаться с Шотландией? Вы выйдете за меня, Кэтриона?