– Божественноликий, я хотела бы попросить у тебя кое-что.

– Всё, что ты только захочешь, – ответил юноша, – если я смогу это дать.

– Если я останусь в живых к тому времени, когда ты сможешь дать, то ты дашь.

– Милая сестра, скажи, что бы ты хотела получить от меня?

И пока юноша ждал ответ, ему стало не по себе.

Девушка же сказала:

– Брат, брат! Увы тому дню, в который наше родство стало мерзким – ведь ты желаешь его!

Юноша промолчал, ему было больно слышать это, а девушка продолжила:

– Вот о чём я попрошу тебя: когда настанет день и ты возьмёшь в дом жену – отдай мне своего второго сына.

– Ты получишь его, и я дам тебе намного больше. Хорошо бы, если мы опять стали детьми и играли здесь, как когда-то.

– Я хочу получить от тебя знак. Ты покажешь его божеству и поклянёшься на нём в том, что дашь мне обещанное, ибо время имеет обыкновение менять всё.

– О каком знаке ты говоришь?

– Когда ты в следующий раз отправишься в лес, ты принесёшь мне его. Это может быть цветок с того берега, где мы сейчас сидим, или осколок от возвышения из того зала, в котором вы пируете, или кольцо, или что-то ещё из того, что носят эти чужаки. Это и будет знаком.

Она говорила медленно, свесив голову, но вот она подняла глаза и, смотря прямо на юношу, произнесла:

– Увы мне, увы, Златогривый! Как печален этот день, когда, оплакивая себя, я не могу оплакать и тебя! Я знаю, что на сердце у тебя радостно. Всю зиму я скрывала то, что хотела сказать тебе, не решаясь. Но теперь весна придаёт мне решимости. Пусть приходит лето, а там – кто скажет, что будет?

Горе юноши было велико, он стыдливо молчал, да ему и нечего было сказать. Девушка продолжила:

– Скажи, Златогривый, когда ты отправишься туда?

– Точно я и сам не знаю. Может, через пару дней, а может, и через десять. Почему ты спрашиваешь?

– О, друг, это ново для меня – спрашивать, куда и когда ты уходишь и откуда и когда вернёшься. А сейчас прощай! Не забывай о знаке. Увы мне, что я не могу поцеловать твоё прекрасное лицо!

Девушка широко раскинула руки и подняла голову, словно оплакивая кого-то, но губы её не издали ни звука. Она повернулась и ушла той же дорогой, что и пришла.

А юноша всё так же смущённо стоял на месте. Казалось, он был опустошён. Мужество покинуло его, ведь он жестоко обидел друга, и притом в какой-то мере даже против своей воли. В то же время он немного сердился на Наречённую за её внезапное появление, за её властные и краткие речи, за то, что сам он едва мог подобрать слова, чтобы ответить ей, и за то, наконец, что девушка испортила ему всё удовольствие, которое он надеялся получить в такой замечательный день. Златогривый снова сел на цветущий луг. Мало-помалу на сердце у него полегчало, и он вновь принялся вспоминать времена, когда они с Наречённой часто играли здесь, будучи детьми. Ему подумалось, что дни эти тогда тянулись для него бесконечно, а сейчас кажется, будто они пролетели за один миг. Теперь всё это представилось в виде некоей романтической повести, и притом довольно приятной. Из груди юноши вырвался вздох, на глазах проступили слёзы, дыхание спёрло, и вот Златогривый принялся рыдать над этой нежной повестью своей жизни, как он когда-то давным-давно уже рыдал на той же запруде. Тогда из-за детской обиды Наречённая ушла, оставив его одного.

Спустя некоторое время юноша перестал плакать и огляделся, нет ли кого поблизости. Затем он поднялся и, немного погуляв по каштановой роще, отправился прочь. Он говорил себе: «И всё же мне предстоит ещё дважды встречать рассвет, пока не настанет назначенный день, в который я уже могу ждать знака».

В тот вечер Божественноликий неохотно встречал обращённые на него взгляды. Дома он был молчалив и мрачен – к нему иногда опять возвращалась мысль о том, что он поступил не по-мужски.

Прошёл день – вестей не было. На следующее утро Божественноликий проснулся рано. Это было первое утро из тех, когда он мог получить знак. Ясное, светлое утро. Он был на Девичьей Заставе ещё до назначенного времени и всё ходил взад и вперёд, но ничего не происходило. Ему стало немного грустно, и он сказал себе: «Неужели всё это ложь, и её слова были насмешкой?»

На следующее утро он снова пошёл к Девичьей Заставе. Утро было ветреным, штормило, шёл дождь, и по небу неслись низкие облака. Временами солнце, выглянув из-за хмурых красноватых туч, освещало горные проходы. Это утро тоже прошло впустую, и юноша сердился и тревожился. Ближе к вечеру он подумал: «Ладно, мне было сказано ждать десять дней, чтобы в один из них она могла передать знак. Пусть так и будет».

На следующее утро он снова проснулся рано. Было ветрено, как и вчера. Впрочем, облака поднялись выше, и казалось, что днём погода наладится. Божественноликий ходил по Девичьей Заставе взад и вперёд, и когда в десятый раз повернул в сторону города, ему показалось, что он услышал издалека звук спущенной тетивы. Как раз в этот момент появилась стрела. Летела она медленно, как птица, и ударилась о большой, стоящий с другой стороны дороги камень, около места, где был похоронен какой-то древний вождь. Отскочив от камня, стрела упала прямо к ногам юноши. Он подошёл к ней и, подняв, увидел, что вокруг стрелы был обёрнут кусок тонкого пергамента. Юноша хотел сразу же развернуть его, но передумал. Он стоял на большой дороге, по которой уже ходили люди. Как раз в этот момент мимо него в сторону поля проходил житель Дола со своим слугой. Оба пожелали Божественноликому доброго дня. Юноша прошёл по дороге немного вперёд, к небольшому мостику, ведущему на луг. Он перешёл его и быстрым шагом направился дальше – к холму, заросшему лещиной и облюбованному кроликами. Там, среди примул и черемши, он сел. На опушке три дрозда переговаривались друг с другом. Юноша огляделся и, не заметив вокруг ни души, быстро разорвал нити, которыми свиток был примотан к стреле, а затем развернул пергамент. Буквы письма были выведены чёрными чернилами, убористым, но изящным почерком. Вот что он прочитал:

Теперь, когда юноша прочитал письмо, всё вокруг казалось ему прекрасным. От радости он не знал, что ему делать. Спрятав стрелу под коттой (ему не хотелось, чтобы кто-то её видел), он пошёл в город, в дом своего рода, где все давно поднялись, ведь солнце стояло уже высоко. Подойдя к кровати, он положил стрелу в ящик, где хранил все свои сокровища, а письмо засунул за пазуху. Весь день он ходил радостный и довольный собой, как ходит человек, узнавший хорошие вести раньше других. Камнеликий заметил это и сказал: