Ручка упала на пол, дверь слегка отворилась. Розалинда вошла в квартиру и увидела, что она пуста. Он уехал.

Она ничего не смогла с собой поделать – она засмеялась. Она смеялась и смеялась, скользя глазами по тем местам, где раньше были вещи. Обстановка здесь и прежде была скромной, но сейчас исчезли и бумаги, громоздившиеся на столе, и карты на рояле. Заглянув в спальню, Розалинда обнаружила, что даже на кровати больше нет постельного белья.

– Мы можем жить здесь всегда, правда?

Она тогда накрыла голову кружевной занавеской, будто фатой, и вскинула руки, сама не своя от счастья.

– Не перевозбуждайся, дорогая. Мы останемся здесь только до тех пор, пока не добьемся более высокого положения.

– Разве это обязательно? Разве мы не можем просто жить спокойной жизнью? Разве ты не можешь быть хорошим человеком?

– Хорошим человеком? О, Роза… – Розалинда провела руками по книжной полке и обнаружила там только пыль, хотя с тех пор, как здесь стояли потрепанные книги в бумажных обложках, прошло, наверное, не больше пары дней. – Я человек больной. Я злой человек. Непривлекательный я человек, – сказал он по-русски.

Когда он отправил чудовищ за вакциной Алых, она сказала, что вряд ли сможет делать это и дальше. Может, это и подтолкнуло его к решению бросить ее? Или он бросил ее потому, что ее поймали и она больше не могла передавать ему информацию о делах Алых?

– Я бы бросила их ради тебя, – проговорила она вслух, обращаясь к пустой комнате. Она всегда знала, кто он – знала, что он Белый цветок. Но ей было все равно. Кровная вражда не зажигала в ее сердце пламя ярости, как делала это в сердцах многих других в Шанхае. Она выросла далеко отсюда и не смогла сделать город своим. Вооруженные разборки на улицах казались ей чем-то вроде фильма, а гангстеры выглядели статистами. У Кэтлин было доброе сердце, у Джульетты были кровные узы, но она – Розалинда. Что эта семья дала ей, чтобы заслужить ее верность? Некомпетентность ее отца, неуважение, которое ей выказывали Цаи. Год за годом ее мучила злоба, пока она не превратилась в физическую боль – такую же, как боль от рубцов на ее спине.

Если бы только они приняли ее, если бы увидели ее такой, какая она есть, она могла бы отдать Алой банде свою жизнь. Но вместо этого из-за них она получала только шрамы и раны. Клеймо стояло бы на ней и в том случае, если бы она прикусила язык и молча сносила все тяготы, и в том случае, если бы попыталась отбиться от стада. Шрамы, шрамы, шрамы. Теперь у нее не было ничего, кроме них.

Розалинда двинулась к письменному столу и вздрогнула, обнаружив на нем листок бумаги. На секунду у нее перехватило дыхание – она подумала, что это, возможно, объяснение, подсказка о том, куда ей идти теперь, доказательство, что он все же не бросил ее.

Она подошла ближе и прочла:

«Прощай, дорогая Розалинда. Нам лучше расстаться сейчас, чем тогда, когда начнется настоящий хаос».

Он знал, что она придет сюда. Он уже давно планировал съехать из этой квартиры, не дав ей никаких объяснений, кроме жалкой записки. Розалинда поднесла листок к глазам, как будто, читая, неправильно расшифровала его неаккуратный почерк. «Когда начнется настоящий хаос»? Что же еще грядет? Что еще обрушится на город?

Розалинда повернулась к окнам. За ними колыхались деревья, светило солнце.

И в этот самый момент снаружи донесся громкий крик: на улицах появилось чудовище.

* * *

– Ты что-нибудь видишь? – спросил Рома, отложив восьмую из папок, которые просмотрел.

– Можешь не сомневаться, – ответил Маршалл, – если мы что-то обнаружим, то не станем молчать и терпеливо ждать, когда ты спросишь нас.

Веня взял пачку бумаг и стукнул Маршалла по голове, тот ткнул его ногой, и Рома улыбнулся, радуясь тому, что они опять вместе – его не заботило, что они теснятся в этом крошечном тайном убежище Алых, где живет Маршалл. Какой бы тесной ни была эта квартира, она всегда будет пробуждать в его сердце тепло. Ведь она помогла Маршаллу остаться в живых.

И вернула ему Джульетту.

– Перестань вести себя как клоун, – сказал Веня. Хотя одной рукой он тоже перелистывал страницы в папке, в другой что-то рисовал карандашом. – Сосредоточься, или мы никогда не закончим просматривать эти досье.

В рядах Белых цветов существовала секта, сотрудничающая с коммунистами, и, чтобы найти зацепку, им надо было проверить информацию о членах их собственной банды. Документы о поступающих средствах, регистрационные журналы импорта и экспорта – те гангстеры, которые управляли тем или иным бизнесом от имени Белых цветов, должны были отчитываться о своих делах. Во всяком случае в теории. На самом деле гангстеры не очень хорошо справлялись с канцелярской работой – на то они и были гангстерами, а не политиками. Большую часть коробок с досье Рома принес сюда сам, Веня нес только одну, самую верхнюю, чтобы она не мешала Роме видеть.

– Я ничего не могу с собой поделать. – Маршалл отбросил досье, которое держал в руках, и, вздохнув, взял другое. – Я много месяцев держал свои странности в себе, и теперь они просятся наружу все разом.

Веня фыркнул. Он снова стукнул Маршалла, на сей раз своим карандашом, и тот схватил его за руку, широко улыбаясь. Рома моргнул, и страница, которая лежала перед ним, вдруг показалась ему самой скучной вещью в комнате.

Он встретился глазами со своим кузеном и одними губами спросил:

– Он знает?

Когда Маршалл отвернулся, чтобы взять последнее досье в своей пачке, Венедикт провел ребром ладони по своему горлу.

– Заткнись.

– Веня!

– Я серьезно, – с яростью, но тоже одними губами произнес Веня. – Не суйся.

– Но…

Как только Маршалл опять повернулся к ним, Рома закрыл рот, клацнув зубами. Маршалл поднял глаза, что-то заподозрив.

– Что-то произошло? – озадаченно спросил он.

Рома кашлянул.

– Да, – соврал он. – Я… э-э… что-то слышал. – Он показал на дверь. – Может, это где-то в районе Пограничной улицы…

Венедикт вдруг подался вперед:

– Погодите. Там и правда что-то происходит.

Рома выгнул бровь. Похоже, из его кузена получился первостатейный актер. Он даже заставил себя побледнеть, теперь его щеки стали такими же белыми, как листки бумаги на полу.

Но тут и сам Рома услышал доносящиеся с улицы крики и понял, что Веня вовсе не играет.

– Ты же не думаешь…

– Guài wù![40]

Белые цветы вскочили на ноги.