– Ближе к рассвету он начнет увядать, – сказала я, заранее грустя о потере.

Все хранили молчание. Затем Джиджи прошептала:

– Но оно того стоило, ведь правда?

Финн нежно погладил ее по голове, а я повернулась и встретилась взглядом с Элеонор. Похоже, мы обе были поражены удивительной мудростью ребенка.

Тут из дома вышла сестра Кестер.

– Мисс Жарка, вам пора ложиться спать.

Я пожелала всем доброй ночи и позволила сиделке медленно отвести меня к дому, а перед глазами все еще стоял ослепительно-белый цветок, и я словно слышала голос Бернадетт, произносящий слова ее маленькой племянницы: «Оно того стоило».

Я сидела на скамье у рояля с карандашом в руках и чистой нотной тетрадью на пюпитре и отбивала мелодию чардаша, пытаясь переделать ее в более простую версию, которую без труда смогла бы выучить Джиджи.

– Звучит замечательно, – произнес с порога Финн.

– Не сомневаюсь, – ответила я, кладя карандаш на рояль. – Джиджи уже отправилась спать?

– Да. Она хотела, чтобы вы поднялись к ней в спальню пожелать спокойной ночи, но уже уснула к тому моменту, как я вышел из комнаты.

Я смущенно улыбнулась, внезапно осознав, что мы с ним находимся наедине. Финн отправил сестру Кестер домой, так как с Хеленой оставались все мы, а Хелена и Джиджи теперь уже спали.

– Ну тогда полагаю, что мне можно отправляться домой, раз уж вы здесь.

– Не думаю, что вам следует ехать. – Его слова прозвучали в пустом затихшем доме как вопрос. – Разумеется, если у вас нет в этом такой уж необходимости.

Я подумала о детской мебели, сложенной в моей крошечной спальне около стены, и вновь почувствовала зов бухт и прибрежных болот, которые тянули меня к себе, как ребенок тянет за подол мать.

– Мне не хотелось бы мешать вашему общению с Джиджи и Хеленой.

Финн облокотился о дверной косяк.

– Но нам нравится с вами общаться. Так что вы нам вовсе не мешаете.

Я смотрела Финну в глаза, пытаясь понять, что скрывается в их глубине, но они оставались непроницаемыми.

– Хорошо, я останусь. Благодарю вас.

– Спасибо, – сказал он. – Значит, завтра не одному мне придется выносить постоянное злословие Хелены.

– Точно, – сказала я, улыбаясь, и вдруг спохватилась: – Но ведь вам она никогда слова поперек не сказала.

Он пожал плечами с каким-то совершенно нехарактерным для него выражением.

– Да, знаю. Я сказал это, чтобы просто поднять вам настроение.

Мы рассмеялись, и напряженность между нами как-то вдруг растаяла.

Выпрямившись, он произнес:

– Кстати, я привез ту серебряную шкатулку, которую вы мне передали.

Я взглянула на него с надеждой.

– Вам удалось перевести надпись?

– Да. Не знаю точно, что это означает, но дословный перевод такой: «Дочери Спасителя».

– Звучит как название монастыря.

– Да, я тоже так подумал. Навел справки, и выяснилось, что действительно был такой монастырь.

– Правда?

Он кивнул.

– Основная обитель ордена до войны находилась в Будапеште. Там ее больше нет. Я долго искал в Интернете дополнительную информацию. Основной монастырь теперь находится в Оденбурге, в двух с половиной часах езды от Будапешта. В общине около трех сотен сестер, и они все еще ведут очень активную деятельность – создают различные школы, ухаживают за больными. То есть выполняют обычные для монахинь обязанности.

Я задумалась.

– Наверное, после окончания Второй мировой войны их заставили уехать коммунисты.

Он поднял брови.

– Вижу, чтение книг по истории не прошло для вас даром.

Я улыбнулась, довольная собой.

– Вы правы. Стараюсь, как могу, понравиться Хелене.

– На вашем месте я бы об этом не беспокоился. Вы ей и так нравитесь.

Я молча закатила глаза, всем своим видом выражая недоверие.

– На самом деле, – продолжал он, – последнее упоминание об обители в Будапеште, которое я нашел, было в тысяча девятьсот сорок четвертом году.

– То есть это был последний год нацистской оккупации?

– Именно так. А это значит, что, если сестрам пришлось уехать или закрыть монастырь, на то, вероятно, были веские причины. До марта того года Венгрия считалась союзником Германии. Из того немногого, что рассказали мне тетушки Хелена и Бернадетт, очевидно, что до самой оккупации немецкими войсками люди в столице Венгрии жили обычной жизнью.

– Даже евреи?

– Насколько я помню из курса истории, которую мы изучали в старших классах, евреев в Венгрии не вытесняли в гетто и не депортировали, но большинство лишились работы и средств к существованию, а молодых людей помещали в концлагеря даже до оккупации. Поэтому многие евреи вынуждены были скрываться. Они понимали, что рано или поздно за них возьмутся. – Он замолчал. – Но обе тетушки не любили рассказывать об этом периоде своей жизни, поэтому, как ни прискорбно, больше никакой информации у меня нет.

– Я еще не дошла до периода Второй мировой войны, так как решила отложить все самое интересное на потом. Начала с самой древней истории – эпохи завоеваний на Дунае, а потом перескочила на коммунистический и текущий периоды, так как это мне показалось важнее. Когда закончу их изучать, обязательно вернусь к истории Второй мировой войны. – Я бросила на него смущенный взгляд. – Надо признаться, я никогда не была фанатом истории.

– Тем не менее вы изучаете историю Венгрии, чтобы порадовать старую женщину.

– Не думаю, что это возможно. – Я легонько постучала пальцами по клавишам, заставив некоторые зазвучать. – И все же интересно, откуда Бернадетт взяла эту шкатулку и по какой причине она ее спрятала?

Финн нахмурился.

– Мне кажется, вы говорили, что она принадлежала Хелене.

Я закрыла глаза, проклиная себя за глупость и яростно желая вернуть назад вырвавшиеся слова.

– Честно говоря, я не знаю точно, кому она принадлежала. Мы нашли корзинку с шкатулкой под кроватью Бернадетт.

– И кто же это «мы»?

Да, попалась. Деваться некуда. Теперь лучше быть предельно честной.

– На самом деле ее нашла Джиджи. Только, пожалуйста, не сердитесь на нее. Ей как-то было нечем заняться, она от скуки начала исследовать дом и обнаружила корзинку под кроватью Бернадетт. Надо отдать Джиджи должное, она не стала заглядывать внутрь, а рассказала об этом мне, а я решила, что надо посмотреть, нет ли там нот Бернадетт, которые мы везде искали.