положении живёт, потому что стучит видимо. Не зашкварься, смотри.

Меня разобрала ярость. Сомнений в словах дагестанцев не было, им незачем было мне врать, тем более они были вполне спокойные и позитивные, держались всегда вместе и какой-то вражды к другим за ними замечено не было. Но дать понять п*дарасу, что я в курсе кто он, значило подставить их, а этого я не хотел. Все русские огородники прекрасно знали, что я с ним общаюсь, и хоть один бы предупредил, хотя с некоторыми из них мы здоровались. И только даги поступили по-людски.

Я пошёл к своей тумбочке.

— Пойдём покурим? — спросил у меня губошлёп.

Я ничего ему не ответил, даже не взглянул в его сторону, полностью проигнорировав. Он видел, как я общался с дагами, и, видать, всё понял. Больше он ко мне не обращался. Вскоре мне зашла передачка, и я поделился только с Петровым, передав ему грев через локалку. Отрядный актив, разумеется, выпросил долю и для завхоза, это была стандартная практика, а часть передачки, во время выдачи её мне, без спроса забрали козлы для Шалая. Было понятно, на каких харчах он так отожрался.

Пришло время строевого смотра. Мы, задрав головы, и чеканя шаг, шли по плацу, распевая военные песни. Недалеко от клуба стояли активисты с повязками «СКК» на рукаве. Один из них махнул рукой, и Цыган остановил строй. Идущий впереди отряд прошёл мимо оркестра, игравшего на крыльце клуба, и активист снова дал отмашку.

— Шагом! Марш! — скомандовал Цыган, и отряд двинулся вперёд.

Пройдя круг по колонии, строевой смотр завершился, а мы сдали зимнюю форму одежды, сняв телогрейки, а ушанки заменив на форменные кепки. Шла весна, мне оставалось сидеть уже чуть меньше года, а это радовало.

Перевод

Где-то в мае меня зарядили на промзоне в наряд на огород. Видимо, нарядчики решили таким образом надо мной отыграться, так как я не хотел работать. Если разнорабочего отправляли на огород, значит он в чём-то сильно провинился, ибо это была самая грязная работа из всех, на которые меня посылали. С виду задача была несложной: нужно было собирать капусту. На практике же всё было гораздо хуже. Прошли дожди, и погода стояла отвратительная. Капуста лежала в грязи, на грядках была сильная слякоть. Но в этот раз хоть перчатки дали.

Вернувшись вечером в раздевалку, я был весь в грязи, с ног до головы. Хорошо хоть на промке был душ, который можно было принимать каждый день. Но на этом моё терпение лопнуло.

Возвратившись в отряд, я подтянул Саню к локалке.

— Помнишь, ты намекал, что возможно получится перетянуть меня в клуб? — сказал я. — Сейчас есть варик[289]? На промке больше работать я не могу. Это вилы.

— Ладно, потерпи ещё маленько, попробую что-нибудь придумать, — сказал Москва.

Через пару дней меня вывели на работу в клуб: Москва устроил меня туда художником. Должность была фиктивной, так как по факту художник там был. Всё, что от меня требовалось, это выходить на работу и всё.

Зайдя в клуб, он познакомил меня с местным контингентом. В клубе было большое фойе, украшенное статуями и театральными масками на стене. В фойе были две большие двери в зал, а влево уходил коридор. По левую часть этого коридора располагались три двери в кабинеты (кабинет СКК, посередине мусульманская молельня и в конце ТБУ), в самом конце коридора дверь в туалет, а справа от неё выход на сцену.

В СКК сидели завхоз клуба, председатель СКК, секретарь СКК — ушастый казах, по фамилии Ботов, председатель СФСР колонии и председатель СД колонии — татарин по имени Роман. В мусульманской молельне был свой завхоз, и туда приходили в положенное время некоторые из лагерных мусульман. В ТБУ работали Саня Москва, его помощник по фамилии Баландин, которому предстояло скорое освобождение, и секретарь СД колонии по погонялу Плаха. И Плаха, и Баландин носили очки. Часто в ТБУ заходил попить чаю местный художественный руководитель, молдаванин по фамилии Мунтяну. Мунтяну был очень талантливый музыкант, не знал ни одной ноты, но при этом владел множеством музыкальных инструментов и мог подобрать любую мелодию на слух. Он писал фонограммы на синтезаторе, отменно играл на гитаре, хорошо пел (особенно фанател от Лепса, у них похожие голоса), умел играть на баяне, да и не знал я инструмента, который он не смог бы освоить. При этом был глуповат, часто тупил, и его постоянно по этому поводу подкалывали и подтрунивали, приговаривая, что он «дерево», особенно отличался в этом дневальный клуба Семён. Сидел Мунтяну за изнасилование, но утверждал, что его оклеветали. Его рассказ походил на реальность, тем более потерпевшая даже в материалах дела фигурировала как неоднократно вступавшая с ним в половую связь девушка. На воле он жил в Москве и работал на стройке. Встречался с женщиной, с которой регулярно спал. Думая, что раз он строитель, то хорошо зарабатывает, она начала его шантажировать. Дескать, гони бабки, а то заяву напишу. Он не поверил и послал её. А она пошла и написала. Молдаванина взяли и укатали на семь лет.

Дневальный Семён сидел на тот момент уже около четырнадцати лет из пятнадцати срока. В отличии от других «тяжеловесов» (а их в зоне было немало, севших в девяностых на пятнашку), большинство из которых заработали на лагере авторитет либо устроились на высокие должности, Семён уже много лет носился дневальным клуба, не обладая ни крепким телосложением, ни волей духа. Мобильные телефоны он не видел отродясь и сильно потерял связь с реальностью, с современным миром. Я всё думал, как же он будет вливаться в вольную жизнь, когда освободится, и вольётся ли, вопрос. Сидел он за убийство. Говорили, что скинул свою девушку с пятнадцатого этажа. Потом спустился, поднял труп обратно и скинул ещё раз.

Была в клубе и цирковая студия, руководил которой высокий лысоватый верзила по фамилии Лобань. Лобань мне не нравился, какой-то колхозник-переросток, растягивающий слова. Шнырил ему другой циркач, по погонялу Дзарах. Циркачи часто выступали в клубных представлениях, устраивали акробатические трюки, жонглировали гирями.

Звукорежиссёром или звуковиком в клубе был Вербовой, он рассказывал, что его двоюродный брат из Москвы проходит по делу «Белых волков»[290]. Вербовой тоже часто заходил в ТБУ и общался с Москвой.

Одним из клубных артистов был парень по погонялу Сильвер, от фамилии Силивёрстов. Сильвер часто выступал на сцене, писал похабные стишки, да и вообще любил повеселиться. С ним общался местный художник, высокий парнишка по погонялу