— Тибо!

— А что я-то? — изумился тот, подвигая сыр Эйнару. — Что я, соврал? И Лестер подтвердил: он самый, мол, и есть. Истинный лорд Ревенгар, ага. Так что все будет по закону. Оскорбленная сторона вызывает на дуэль, а вызванная выбирает оружие… А если у виконта с собой случайно нет вольфгардского топора, который наш лорд предпочитает, так мы ему из арсенала выдадим. Жалко нам, что ли? И тут у гостя, ты не поверишь, какие-то срочные дела вдруг появились. Он даже тебя дожидаться не стал, попросил нас с мэтром Лестером передать извинения. За это, как его, досадное недоразумение. Мне не трудно, я обещал передать. Видно же, что человек торопится.

— Тибо, йотуна тебе навстречу…

Злиться или смеяться, Эйнар не знал, но на сердце потеплело. Все-таки с друзьями ему повезло!

— Отправь Малкольма с парой солдат, — сказал он, скрывая благодарное смущение. — Пусть проедут до города, поищут следы. И в Гарвию кого-нибудь пошли.

— Думаешь, с дороги сбилась? — как всегда с полуслова понял его Тибо. — И то верно, больше там развилок нет…

Допив шамьет, он ушел, а Эйнар осторожно покосился в сторону печи, где хлопотала Молли и — вот уж диво — Тильда. Дочь, будто почувствовав взгляд, обернулась, глянула мрачно, но тут же снова принялась месить тесто. Злосчастное платье она сменила на чистое, в красно-синюю клетку, и Эйнар прикусил язык, чтоб не ляпнуть что-нибудь еще и здесь. И вообще, ему караулы менять надо!

Потом он проверил арсенал, где пора было пропитывать ножны и чехлы для стрел маслом на зиму, погонял новобранцев, зашел к собакам… Все было в полном порядке. Только грызла тревога, заставляя то вздрагивать в пустых коридорах, то прислушиваться к каждому шороху. Отсутствие клятого морока изматывало неопределенностью хуже, чем настоящая опасность. Как же все-таки колдун ухитряется следить за тем, что происходит в крепости? Без ответа на этот главный вопрос руки у Эйнара пока были связаны. И помощи ни у кого не попросить — жизнью дочери он рисковать не может…

А потом бесконечный тяжелый день все-таки растаял за плечами, как и любой другой. Поужинав и вымывшись, Эйнар ушел к себе, старательно держась подальше от соседней спальни. Свалился в привычно холодную постель, закрыл глаза. Так же привычно сон не шел, но потом все-таки смилостивился… И когда Эйнар проснулся от торопливого стука в дверь, первым побуждением было пришибить клятого дятла — кто бы это ни оказался!

— Милорд, милорд…

Голос казался знакомым, но кто в крепости мог именовать его милордом? Все-таки Эйнар сообразил, морщась от дурманной тяжести в голове, что зовет девчонка, горничная миледи. Вскочил, запахнув рубаху, в которой спал, поправил подштанники и открыл дверь.

— Милорд, прошу вас!

Закутавшись в шаль поверх длинной ночной рубашки, Нэнси смотрела умоляюще, и с Эйнара мгновенно слетел сон — будто холодной водой окатили.

— Что случилось? — резко спросил он.

— Ой, милорд, пожалуйста, посидите с ее светлостью, — зачастила девчонка. — Ей что-то дурное снится, а добудиться не могу. Так и мечется, бедняжечка, а уж плачет как… Сделайте милость, приглядите, пока я за лекарством сбегаю!

Стоило Эйнару войти, девчонка шмыгнула к лестнице вниз. А он переступил порог, мрачно подумав, что вот проснется леди, увидит его в своей спальне полуголого — и крику будет на всю крепость…

В комнате было душно. Камин с вечера протопили на совесть, угли до сих пор краснели в золе, и из холодного коридора Эйнар будто в баню попал, только не влажную, а сухую, жаркую. Тонкий сладковатый запах женских притираний перебивался лекарственным духом, резким, неприятным. Эйнар поморщился: здесь и у здорового голова заболит… Проветрить? А можно ли?

Он пошел к постели, стараясь не топать, но раздавшийся оттуда стон легко заглушил его шаги. Леди… его жене и в самом деле было плохо. Она металась по постели, то сжимая в руках край одеяла, то пытаясь отбросить его. Стонала. Плакала. Звала кого-то. И никак не могла проснуться.

Сев рядом, Эйнар осторожно тронул ее плечо, позвав:

— Миледи?

— Пять градусов ниже… Ниже, тебе говорят! Градиент… Градиент держи!

Леди дернула плечом, будто сбрасывая его руку, и продолжила, хрипло и отрывисто:

— Теперь семнадцать градусов. Считай по ветру, балбес! Недоучка барготов, откат учитывай! Семнадцать, восемнадцать, двадцать три… Ниже! Градиент сбрасывай! Сбрасывай, кому говорят!

Она застонала, мотая головой, глаза по-прежнему были закрыты, но с губ летели какие-то расчеты вперемешку с проклятьями и приказами. Эйнару стало страшно: вспомнился огненный ветер, снесший сотни урту-томгар, словно сухую солому. Могут ли маги колдовать во сне?

Он сжал пальцы немного сильнее, потряс женщину за плечо, но леди, не просыпаясь, лишь послала его грязным ругательством, закрученным с умением старого сержанта, — оказывается, наяву она до этого выражалась относительно пристойно. И снова продолжила невидимый бой. Похоже, война, с которой вернулась боевая магичка, отпустила только ее тело, оставив душу в заложниках. Да где же Нэнси?

— Этьен? Этьен, осторожно! Э-этье-е-ен…

Крик захлебнулся всхлипом.

Эйнар наконец вспомнил это имя. Молодой маг, сгоревший в Руденхольме… Бессильный чем-либо помочь, он погладил ее плечо, такое хрупкое под тонкой рубашкой, взял ладонь… Пресветлый, ты, конечно, великий бог, но какого йотуна ты призываешь себе на службу женщин?! Разве их это дело — убивать и видеть чужую смерть? Разве можно им, приносящим жизнь, раз за разом умирать в бою, не телом, так душой?

Леди плакала. Горько, навзрыд, как обиженный ребенок. И сжимала его руку с совершенно не женской силой. Ее тонкие пальцы, такие изящные, почти светящиеся в полумраке спальни нежной белизной, на деле оказались крепкими, как у хорошего бойца. Лишь однажды в жизни Эйнар встречал такую силу в женской руке. Когда ждал повитуху, сам насмерть перепуганный, успокаивая Мари. Его хрупкая маленькая жена выгибалась, кусая губы и вцепившись ему в руку так, что казалось, пальцы сломает. Вот точно так же… Только одна выпускала в мир дитя, а вторая… вторая пыталась удержать смерть — и не могла.

— Маркус… — прошептала вдруг магичка, поворачиваясь набок лицом к Эйнару. — Наконец-то… Пожалуйста, Маркус… Мне так страшно… Побудь со мной…

Она звала другого, но Эйнару было плевать. Подчиняясь просьбе, он придвинулся ближе, просунул руку под почти невесомую светловолосую головку, пристроив ее на сгиб локтя так, чтобы не дернуть растрепанный мягкий шелк прядей. Маркус, значит? Что ж, капитан, ты сам сказал, что тебе нет дела до тех, кто был раньше. И уж точно у тебя язык не повернется осудить женщину за то, что в такой миг она зовет мужчину.

— Маркус… Капитан?

Магичка привстала на локте, отстранившись и глядя на него удивленно. В темноте, озаряемой единственной свечой у изголовья, она казалась беззащитной и почему-то совсем юной — какие там двадцать шесть лет?