Пробудившись, он написал соотечественнику длиннейшее письмо; таких признаний он никогда не делал даже исповеднику в церкви. Он предложил Мануцци вызвать его на дуэль. И тем не менее в конце послания заявлял, что только он и Господь могут решать, когда ему покидать Мадрид. Соотечественник не ответил. Тогда Казанова отправился к одному из своих сиятельных друзей. Лакей в прихожей ответил, что пускать его не велено. Так было еще в трех домах. Разъяренный Казанова помчался к себе и написал еще одно письмо Мануцци, где, не помня себя от злобы, называл его трусливым мстителем. «Желая унизить меня в чужих глазах, — источая яд, писал Авантюрист, — вы разъезжаете по городу и, повествуя всем о своих неблаговидных поступках как о вымысле, уговариваете не принимать меня. Что ж, тем самым вы подтверждаете, что все низости, кои вы пытаетесь опровергнуть, являются отнюдь не клеветой, но правдой». Письмо это он, не запечатывая, отправил в канцелярию посольства.

Ответа и на этот раз не было. Все двери, куда бы ни стучался Казанова, были для него закрыты. Тогда он отправился к всесильному министру, графу Аранде, полагая, что его приемная открыта для всех. Он не ошибся: граф его принял и тут же спросил, что ему надобно. Авантюрист попросил дозволения рассказать, что случилось. Молча выслушав его, министр промолвил:

— Вы дурно поступили. Но что сделано, то сделано.

Ваш посланник, разумеется, не станет рекомендовать вас королю, так что на придворные должности не рассчитывайте. В городе же можете жить столько, сколько вам угодно, ибо пока вы не нарушаете наших законов, мы к вам претензий не имеем.

Засим аудиенция закончилась. Казанова пробыл в городе еще несколько недель не столько для того, чтобы до последней капли насладиться любовью доньи Игнации, сколько чтобы доказать всем своим бывшим друзьям, что никто не волен им распоряжаться. Вельможи перестали его замечать. Проект о Сьерра-Морене остался невостребованным.

Наконец Казанова, не выдержав бездействия и сложившегося вокруг него заговора молчания, отправился в путешествие по Испании. Перед отъездом он ухитрился, как уже бывало, сделать небольшой заем, который, по его собственным словам, так и не сумел отдать. Авантюрист побывал в Сарагосе, Валенсии, Малаге, Аликанте, Картахене. Возможно, ему удалось бы осмотреть и больше, ибо кое-где он сумел завести удачные знакомства, благодаря которым он имел и отличный обед, и кров. Гостиницы же испанские путешественник находил чрезвычайно неудобными, еду — невкусной, а достойных собеседников чаще всего не было вовсе. Испанцы поражали Казанову своей леностью, ее причиной он считал плодородные земли и богатства недр, которые были столь щедры, что, не требуя большой работы, давали достаточные средства к существованию. Заокеанские владения не менее щедро снабжали Испанию своими дарами. Благодатный климат также способствовал благородному безделью. Возможно, подобные размышления одолевали Казанову по причине дурного настроения, в коем совершал он свою поездку. Изгнание из столицы — пусть не de jure, но de facto — больно задело его самолюбие.

Проезжая через Каталонию, Казанова увидел удивительной красоты женщину. Остановившись, он поинтересовался у своего тогдашнего спутника, кто это. Ему ответили: «Ваша соотечественница, танцовщица Нина Бергонци. Она находится на содержании у графа Риклы, вице-короля Каталонии, проживающего в столице провинции Барселоне, и обходится ему в пятьдесят дублонов в день. Барселонский епископ запретил девице селиться у него в городе, и сейчас граф уехал торговаться с епископом, дабы тот отменил свой запрет. Сам вице-король покидать вверенную ему Барселону надолго не может, равно как и не может обходиться без Нины».

— Граф Рикла, — прибавил сопровождающий, — всегда был образцом честности, благородства, бескорыстия и справедливости, пока не связался с этой ведьмой. Она делает с ним, что хочет.

Взглянув еще раз на ослепительную красавицу с порочным взором, Казанова почувствовал, что прекрасно понимает графа, и ощутил сильнейшее желание познакомиться с ней. Судя по тем взглядам, которые бросала она в его сторону, знакомство было желательно также и для нее. Приблизившись к красотке, он заговорил о погоде. Положив свою хорошенькую белую ручку, усыпанную дорогими кольцами и унизанную драгоценными браслетами, на смуглую руку Казановы, она, глядя на него хищным плотоядным взором, пригласила его прибыть завтра к ней на обед.

— Не пожалеете, — многозначительно добавила она.

— Я непременно воспользуюсь оказанной мне честью, — с поклоном ответил Казанова, целуя блестящие ноготочки, единственно свободные от драгоценностей.

Здоровенный детина, следовавший за красавицей на расстоянии, возмутился и широким шагом направился к ним. Заметив это, Нина махнула на него рукой, словно отгоняя назойливое насекомое, и он, скривившись, вновь занял свое место в отдалении. Вскоре Казанова узнал, что верзилу звали Молинари, он был музыкант, родом из Болоньи, а при Нине исполнял роль шпиона, приставленного к ней графом Риклой.

На следующий день Казанова в указанный час прибыл по указанному адресу в хорошенький особняк, где проживала Нина Бергонци. Его впустили. Где-то рядом кто-то что-то оживленно обсуждал, время от времени испуская то возмущенные, то восторженные вопли. Осторожно приоткрыв одну из дверей, он увидел торговца-галантерейщика, разложившего свой товар. Вдоль сей выставки ходила Нина и отбирала понравившиеся ей вещи. Казанова увидел, как она, не сойдясь в цене за какое-то кружево, схватив ножницы, мгновенно изрезала его на куски. Заметив Казанову, она небрежно бросила стоявшему в углу Молинари: «Заплати!» — и направилась навстречу гостю. Когда верзила попытался возразить, она с размаху дала ему пощечину. «Шлюха!» — процедил в ответ болонец, но покорно полез за кошельком. Казанова смотрел во все глаза: давно уже на его пути не встречалось столь дерзких, обворожительных и порочных красавиц.

Во время необременительной трапезы Казанова узнал, что Бергонци — фамилия мужа красавицы, с которым она давно уже не живет. Отца ее звали Пеланди, он был известен всей Венеции как шарлатан и изобретатель целебного масла, которое продавалось хорошо, однако от чего вылечивало — она не припомнит. (Казанова действительно знал некоего Пеланди, жулика и прохвоста, кончившего свои дни на эшафоте.) После подобных признаний Нина предложила ему прийти на ужин. Приглашение было принято: Соблазнитель уже чувствовал, что голос разума не сможет обуздать его влечения к этой насквозь порочной, но такой заманчивой женщине!

За великолепным ужином, обильно орошаемым лучшими винами Испании, Нина поведала ему множество любовных историй, случившихся с ней за двадцать два года ее жизни. Казанова смеялся от души, распалившись, он был готов перейти к делу, но присутствие Молинари стесняло его. Соглядатай сидел молча, ел за двоих, а пил, видимо, за четверых. Нина тоже воздала дань Вакху. Когда винные пары окончательно ударили ей в голову, она быстро скинула с себя одежду, подбежала к Молинари и с мастерством, достойным продажной служительницы Венеры, заставила его удовлетворить себя. Обмывшись, она как была, без одежды, села рядом с Казановой; Соблазнитель понял, что сейчас настанет его очередь доставить удовольствие хозяйке. Молинари тем временем от выпитого вина и потраченных усилий сделалось плохо, и он удалился. Происходящее подействовало на Соблазнителя удручающе, и он почувствовал, что выполнить просьбу хозяйки уже не в силах. Он сказал ей об этом.