По мнению старшего центуриона, война и политика были куда меньшей бедой, чем женщины. Несмотря на дружеские чувства, питаемые Гаем Филиппом к трибуну, старший центурион не мог понять привязанности Марка к женщинам — сначала к Хелвис, а потом к Алипии.

— Зачем покупать овцу, если тебе нужна от нее только шерсть? — спрашивал Гай Филипп.

— Да что ты можешь знать о любви? Ты породнился с легионом и женился на центурии! — ответил Марк. Он хотел пошутить, но понял, что неожиданно сказал правду. На миг Скавр запнулся, потом осторожно продолжил: — Настоящая женщина вдвое уменьшает печаль. И вдвое увеличивает радость.

Скавру казалось, что он разговаривает о поэзии с глухим.

Так оно и было. Гай Филипп заявил:

— Наоборот! Если тебя интересует мое мнение, я скажу тебе, что женщины увеличивают горе в два раза и разбивают радость пополам. Если даже не говорить о Хелвис…

— Неплохо бы, — быстро перебил трибун. Каждое напоминание о предательстве Хелвис, об утраченных детях до сих пор причиняло ему нестерпимую боль.

— Ну хорошо. Что такого дала тебе твоя Алипия, чего ты не мог бы получить за серебряную монету от любой девки? Насколько я понимаю, ты же спал с принцессой вовсе не ради карьеры. если бы подобное брякнул кто-нибудь другой, Марка уже трясло бы от гнева. Но Скавр слишком хорошо знал характер своего старшего центуриона. И потому ответил на его вопрос вполне серьезно:

— Что такого дала мне Алипия, чего нельзя купить за деньги? Любовь! Глубочайшее чувство, которое не оценить никаким количеством серебра! Ее мужество, ее отвага. Она вынесла столько страданий, пережила столько унижений, и все-таки ее душа осталась чистой. Она умна и добра. Хотел бы я надеяться, что сумел дать ей столько же тепла, сколько получил от нее. Когда она рядом, на меня нисходит покой.

— Тебе бы поэмы писать, а не солдатами командовать, — хмыкнул Гай Филипп. — Покой на него нисходит, надо же! А я-то думал, это из-за нее на тебя посыпались неприятности, которых хватило бы на четверых.

— Она же и спасла меня от беды. Если бы не она, кто знает, что сделал бы со мной Туризин после… — Марк неловко замялся: старая боль опять поднялась в душе. — После того, как намдалени спаслись бегством.

— О да. Хелвис бежала, и ты несколько месяцев провел на свободе. После чего Алипия убедилась, что ты снова рад угодить в чан с кипящей смолой.

— В этом нет ее вины. Беда в том, что она рождена принцессой.

Символы друидов на галльском мече пылали уже так ослепительно, что их сияние затмевало даже свет факела в руке Гая Филиппа.

— Стой! Не двигайся, — резко приказал Марк ветерану. — Где-то рядом с нами — магия.

Беглецы пристально вглядывались в темноту, сжимая рукояти мечей. Они были уверены: Авшар совсем рядом. Но поблизости не было никаких следов князя-колдуна.

Скавр отступил на несколько шагов назад. Горящие символы на мече слегка потускнели.

— Стало быть, что-то подстерегает нас впереди. Дай-ка я пойду первым, Гай.

Они поменялись местами. Трибун медленно и осторожно двинулся вперед, держа в руке меч как щит. Сияние рун становилось все ярче и ярче. Туннель, куда никогда не проникало солнце, залил ослепительный свет, точно путники находились в пустыне в полуденный час.

Впереди, среди снопов яркого света, темным пятном выделялась большая глубокая яма шириной в три человеческих роста. Только узкий каменный мостик соединял ее «берега».

Скавр коснулся мечом края пропасти и заглянул вниз. До дна, утыканного кольями с железными остриями, было не меньше тридцати метров. На дне пропасти, пронзенный двумя остриями, скорчился скелет. Он навеки застыл в той позе, в какой настигла его ужасная смерть.

Гай Филипп постучал Марка по плечу.

— Почему мы стоим?

— Очень смешно. Ты неплохой шутник, Гай. Еще один шаг — и я составлю неплохую компанию этому парню. — Трибун указал на останки жертвы.

Старший центурион взглянул на Скавра в недоумении.

— Какой еще парень «там внизу»? Я вижу пыльный пол, вот и все.

— Ты не видишь пропасти? Не видишь копий? И скелета? Похоже, один из нас сошел с ума. — И вдруг Скавра осенило. — Дотронься-ка до моего меча.

Он протянул свое оружие центуриону, и оба вскрикнули от неожиданности. Марк — потому что, как только его пальцы перестали касаться меча, увидел под ногами только пыльные камни; Гай Филипп — потому что его глазам открылось как раз то, что так поразило Марка.

— Неужели это реальность? — спросил Гай Филипп.

— Хочешь проверить? Три шага вперед, и ты убедишься на собственной шкуре, — предложил Марк.

— Нет уж, спасибо. Лучше уж я по мостику. Пройдем ощупью.

По узкой каменной дорожке вдоль стены едва мог протиснуться человек.

Гай Филипп протянул галльский меч Скавру:

— Держи его левой рукой, а я буду держать правой. Поползем по этому выступу, как крабы, спиной к стене. Надеюсь, так мы сможем разглядеть, что происходит у нас под носом.

Коснувшись рукояти меча, трибун снова увидел пропасть с кольями на дне. Римляне едва смогли поставить на уступ ноги.

Отточенные железные наконечники копий вспыхивали в ярком сиянии, исходившем от галльского меча. Острия других были ржавыми, покрытыми темными пятнами — воспоминание о страшной участи тех, кто залил их своей кровью.

Римляне прошли уже две трети пути, когда Марк оступился. Одна нога скользнула в пустоту. Марк отчаянно пытался удержать равновесие. Гай Филипп резко ударил его в грудь своей сильной ручищей и прижал к стене. На мгновение Марк задохнулся от боли. Но едва лишь он обрел способность говорить, как просипел:

— Спасибо. Эта штука, там, внизу, более чем реальна.

— Вот и я так подумал. На-ка, отхлебни глоток.

По телу Марка прошла судорога запоздалого страха. Он тоже мог стать очередной безымянной жертвой, насаженной на колья…

Символы друидов потускнели, когда римляне перебрались на другую сторону пропасти. Гай Филипп опять пошел впереди, и огонь его факела, казалось, горел все ярче по мере того, как галльский меч тускнел.

Внезапно трибуна охватило радостное возбуждение.

— Макуранцы не поставили бы эту страшную ловушку если бы она не охраняла путь к чему-то очень важному, — сказал Марк. — Скажем, к тоннелю, выводящему наружу.

— Возможно, — согласился Гай Филипп. И со свойственным ему пессимизмом добавил: — Интересно, что еще они придумали, чтобы преградить путь непрошенным гостям?

Но в сердцах беглецов загорелась надежда.

Каждый поворот тоннеля приносил мучительные размышления. Ошибочный выбор мог оказаться роковым. Какое-то время римляне, натыкаясь на очередную развилку, добросовестно ломали себе головы. В конце концов Гай Филипп сказал: