превратилась в неотвратимую реальность. И именно в этот момент «Путин» как явление стал неизбежен, хотя фамилия и имя у диктатуры вполне могли быть и другими. Эпоха, которую Россия переживает сегодня, была вшита в алгоритм событий двадцатипятилетней давности, ее наступление было лишь вопросом времени: ни обмануть историю, ни уклониться от своей судьбы у России после этого шансов не было.

Октябрь 1993 года – это точка бифуркации, из которой возник весь современный «русский мир». Одним до сих пор кажется, что это была революция, подарившая России Конституцию. Другие полагают, что это была революция, уничтожившая российскую Конституцию. Так или иначе, почти все сходятся на том, что это все-таки была революция. Но, к сожалению, очень часто консенсус вокруг той или иной трактовки исторических событий оказывается ложным и рождает массу заблуждений относительно истинной природы этих событий, не позволяя дать правильную и точную оценку не только прошлому, но и настоящему.

Генетическая связь между событиями осени 1993 года и существующим сегодня в России политическим строем настолько важна, что для анализа общего вектора развития посткоммунистической России всем остальным, что было между ними, можно в принципе пренебречь. Чтобы ответить на сакральный вопрос «Who is Mr. Putin?», в принципе достаточно ответить на вопрос «What was October 1993?».

Необходимо рассматривать те события не изолированно, а в контексте как минимум всей русской истории XX века. И первое, что придется принять во внимание, – то обстоятельство, что в России революция является не столько актом, сколько длящимся процессом с чередующимися приливами и отливами, между которыми следуют периоды обманчивой стабильности. И то, что общество часто принимает за яркую революционную вспышку, на поверку оказывается ударом хлыста контрреволюции. При этом раздается такой мощный щелчок, что настоящую революцию, которая одним движением исторического пера зачеркивает уходящую эпоху, никто впоследствии особенно не выделяет из общего исторического фона.

Именно это случилось в России на рубеже 80-х и 90-х годов прошлого столетия. Настоящая революция прошла в России практически незаметно приблизительно в 1989–1990 годах. Тогда всей ранее существовавшей и казавшейся незыблемой системе был нанесен реальный, сущностный и непоправимый урон. Как это ни парадоксально, но не просто главным, но и практически единственным революционным лидером России конца XX – начала XXI века остается Михаил Горбачев. Именно по его инициативе системе были нанесены четыре смертельные раны: подорвана монополия «внутренней партии» на политическую власть, де-факто легализована частная собственность, заложены основы открытого общества (гласность), осуществлен выход из международной изоляции и холодной войны.

Горбачевскую перестройку, несмотря на всю ее однобокость и непоследовательность, содержательно можно рассматривать только как революцию. Ельцин и Путин в лучшем случае действовали в рамках проложенного ею исторического русла, мало что добавляя качественно, а в худшем – размывали ее революционные достижения, маскируя это под «углубление и ускорение». После Горбачева Россия двигалась исторически подобно раку – вперед, но пятясь задом.

Уже путч 1991 года и последовавшую за ним «победу демократических сил» на самом деле можно и нужно рассматривать как первый удар контрреволюции. Качественное развитие революции с этого момента прекратилось. Конечно, хотя наиболее заскорузлая и архаичная форма бюрократической реакции была отвергнута, победу в конечном счете одержал дикий, полукриминальный капитализм в экономике, правовой нигилизм в политике и либеральный империализм в идеологии. Ни гайдаровская либерализация, ни чубайсовская приватизация, ни бурбулисовская демократизация не добавили ничего качественно нового к тому, что было начато при Горбачеве, но лишь посеяли хаос, из которого два года спустя была пожата настоящая буря.

Все эти сомнительные достижения победы над августовским путчем были покрыты поначалу толстым слоем слащаво-шоколадной демократической риторики, так что истинную природу нового политического режима установить было практически невозможно. Россия 1991–1993 годов была своего рода политическим «котом Шредингера», о котором невозможно сказать, есть он или нет, пока не откроешь коробку. События 1993 года показали, что никакого кота (революции) в коробке больше нет.

В отличие от событий августа 1991 года, октябрьская драма 1993 года была уже откровенной и однозначной контрреволюцией. С этого момента революционный процесс в России затухал: навязанная обществу конституция, сфальсифицированные результаты президентских выборов, гангстерское перераспределение собственности в пользу олигархии (неважно, что ее персональный состав впоследствии многократно менялся), гражданская война (сначала в формате чеченской войны), разворот в сторону нового изоляционизма (балканский кризис) и т. д. Начало всей этой цепочке было положено именно поджогом Белого дома – может быть, самой масштабной политической провокацией в Европе со времен поджога Рейхстага.

Главной отличительной чертой победившей в октябре 1993 года контрреволюции стал ее постмодернистский характер. Это была контрреволюция, ряженная под революцию, сама себя называвшая революцией и клеймившая оппонентов именем контрреволюции. Именно тогда снова, как птица феникс, родилась «постправда». Все преступления против идеалов «горбачевской революции» совершались под предлогом ускорения этой самой революции. Неототалитарный по своей действительной сущности режим исподволь формировался как новый конституционный порядок.

Апологеты режима трактуют события 1993 года как наведение конституционного порядка, а его оппоненты – как конституционный переворот. И та и другая оценка не может считаться корректной. Продавленная властью на псевдореферендуме (потому что не является референдумом плебисцит, организованный при отсутствии минимальных гарантий для политического плюрализма), конституция не могла стать исходной точкой кристаллизации нового конституционного порядка по определению. Но и старого конституционного порядка, который можно было бы «перевернуть», в реальности не существовало.

Так называемая «исполнительная» и так называемая «законодательная» власти существовали с 1991 по 1993 год вне какого бы то ни было конституционного поля как два автономных институализированных центра политической силы. Фактически к октябрю 1993 года в стране установился режим двоевластия. Если бы выход из этого режима пошел по пути поиска компромисса и договоренностей, это как раз и означало бы, что началось движение в сторону конституционного порядка. Но насильственная победа любой из сторон конфликта неминуемо обрушивала Россию в хаос правового и политического произвола. В этом смысле для истории не имело никакого значения, кто именно победил.

Конституционная риторика использовалась обеими сторонами исключительно как инструмент давления на противника. Нет ничего удивительного, что «конституция победителей» оказалась на практике формальным закреплением правового произвола и возведением его в высшую «конституционную» степень. Максимальный ущерб последующему развитию нанес не сам по себе расстрел парламента, а именно закрепление одной из сторон своей победы в одностороннем порядке в квазиконституционном формате. Эта конституция стала со временем великолепной оберточной бумагой для ползучей контрреволюции.

До самого последнего времени как официальная, так и неофициальная (оппозиционная) точка зрения состояла в том, что нулевые есть отрицание девяностых, только в первом случае об этом говорилось с гордостью, а во втором – с сожалением. Сегодня все более очевидным становится отличие нынешнего режима от режима, возникшего в результате октябрьского переворота 1993 года, в основном стилистически. Путин – это всего лишь Ельцин нашего времени.

Все базовые параметры, лежащие в основании той политической системы, возникновение которой принято ассоциировать с Путиным, были заданы командой, которая отстраивала «новую» ельцинскую Россию под пиратским конституционным флагом: не ограниченная конституционно личная власть президента-диктатора; декоративный характер демократических институтов; смычка власти, бизнеса, криминала и спецслужб; профанирование выборов; конвертация властного ресурса в собственность и обратно. Если вдуматься, в эпоху Путина не было придумано практически ничего, что в зачаточном состоянии не содержалось бы в системе, выросшей из политической трагедии 1993 года.

Это было прощание с революцией и возврат к советским методам и принципам. Другое дело, что это был на первых порах стыдливый, тайный возврат, маскирующий старое под новое. Сейчас он стал откровенным, агрессивным, глумящимся. Но сути дела