– Ну?!

Шаадийа, как самая умная, моментально скомандовала невольницам, те вдвинули под госпожу ковер, и Нум, обессиленная, плюхнулась на него со звоном ожерелий. В одну руку ей вложили синий стеклянный стаканчик, а в другую – огромный страусовый веер.

– Я слушаю, слушаю тебя, о порождение гул и шакалов пустыни!

Абид раскрыл было рот, но, видно, Всевышний судил госпоже в тот день совсем другое.

С южной стороны лагеря раздались дикие вопли. Одно слово в них различалось очень и очень ясно:

– Карма-аааааты! Карматы в лагере! Карматы! Спасайтесь кто может!..

Лицо Нум окаменело, и она медленно поставила стаканчик на ковер. И так же медленно отложила веер.

– Какая странная у меня судьба, – пробормотала она, словно не слыша, как ширилось вокруг нее озеро паники. – В ней каждое дело случается дважды.

Абид сглотнул и припомнил, что случилось в лагере под Гадарой.

И вздрогнул: на ковер рядом с Нум со звоном колец ссыпалась кольчуга.

– Одевайся, сестра, – звякнул голос сумеречницы.

Аураннка стояла полностью готовая к бою: в панцире из прямоугольных пластинок, в здоровенных наручах и со страшным копьем в руке.

Медленно, словно еще не проснувшись, госпожа Нум потянулась тоненькими пальчиками к груде железных колец – и тут же встряхнулась, дернулась и завозилась с завязками хиджаба: не на него же кольчужную рубаху надевать, в самом-то деле.

Сумеречница раздвинула бледные губы и показала зубы в улыбке. И тут же рявкнула на Абида:

– К бою, говнюк! Где твое ор-ружие?!

Сглотнув набежавшую слюну, юноша бросился за кожаным набрюшником – хвастаясь у костров, он гордо называл его «панцирем».

Вопли становились все громче:

– Всевы-ыыышний!.. Смилуйся-ааааа!

Женский визг прорезал воздух и небо – и оборвался. Абид залепил ладонями уши и припустил быстрее.

* * *

– …Выпихивайте их! Выпихивайте их за частокол! – Аураннская княгиня, ослепительная и издалека видная в своем фиолетовом шелке, размахивала копьем и горячила кобылку.

– Берегись! В воротах!..

Что в воротах, вылезло быстро: то ли крыса, то ли ящерица – дрянь щелкала зубищами и мотала серой голой башкой.

– Умри, мразь! – заорали они на два голоса – и Абид, и госпожа.

Свистя легкими – устали, устали, – все, кто с кольями, припустили к гадине. Гадина запятилась, ощерилась страшней прежнего и – рраз! быстро, точно как ящерица, побежала навстречу!

– А, бей ее, бей! – азартно закричали они, тыча в гребенку зубищ кольями.

Палка госпожи зашла зверюге аккурат в глотку, и та захрюкотала от натуги, упячиваясь назад. Абид, уже не помня себя от злости и испуга, принялся молотить тварь по хребту – с замаха. По лицу текли то ли слезы, то ли пот, Абид выкрикивал имя Всевышнего, призывая Его на помощь, гадина изворачивалась и цапала когтями.

– Н-на! – длинное лезвие сумеречного копья мелькнуло под носом, и гадина разом рухнула и обмякла: древко торчало у нее аккурат между лопаток.

Оглянувшись, Абид увидел над звериной себя и госпожу – аураннка разворачивала конягу к частолоколу, там еще мутузились с криками и женским визгом. А с кольями чего-то никого и не было более, а почему?..

И тут госпоже Нум, видно, все же поплохело: она разом осела и завытиралась рукавами, завсхлипывала, подвывая:

– Больно мне, больно!

Потные кудряшки мотались, платок съезжал все дальше на затылок.

– Бо-оооольно-ооо!..

И лицо у нее стало такое бледное-бледное, даже под грязью было видно.

А потом Абид понял, что мешает зрению. Вот эта тонкая палочка, что мотается из стороны в сторону вместе с причитаниями и всхлипами госпожи, – это стрела. И торчит она у Нум прямо из кольчужного бока. А из-под древка прыскает струйками темная-темная кровь.

– Ой… – растерянно пробормотал Абид, оглядываясь в поисках помощи.

А они с Нум над гадиной стояли вдвоем – а вокруг все лежали, с такими же стрелами, торчащими из боков и груди. Или без стрел.

Всхлипывая и плача от страха и отчаяния, Абид решился обломать древко – Нум заорала страшным, дурным голосом и сомлела. Все так же хлюпая носом и рыдая, юноша подхватил ее под мышки и поволок, по-дурацки пятясь задом. Тут же упал: оказалось, через тело женщины в перемазанной глиной абайе. Посмотрев туда, где должна быть голова женщины, Абид взвыл и зарыдал сильнее. Поднялся, поволок Нум дальше.

Когда он упал – назад плашмя в какой-то очередной раз – его вздернула на ноги белая рука в подвязанном шнурком рукаве. Храпели и топали кони, звенела сбруя. Над Нум опускалась на землю, раскидывая рукава, женщина в облаке черных длинных волос.

– А он не сдрейфил!.. – звонко крикнули над Абидом.

Хи-хи-хи, раскатились страшные холодные бубенцы сумеречного смеха.

– Г-госпожа… – сумел Абид выдавить из себя, кивая на Нум.

– Будет жить, – ответили ему сверху.

Аураннка раскинула руки и резко свела перед грудью ладони, наклоняясь над госпожой, накрывая ее шатром длинных блестящих волос. Белое, белое, странно белое платье на рыхлой земле…

– Если нас всех не сожрет аждахак, – безжалостно закончила фразу та, что сидела на лошади.

Абид испуганно вывернул голову, чтобы оглянуться на всадницу, – женщина в сером, перетянутом под мышками и у локтей белыми шнурами платье смотрела совершенно серьезно. Бледные губы на белом, белом лице пошевелились:

– Его видели с вала. Он где-то рядом.

– А… – глупо выдавил из себя Абид.

– Иди к шатрам, – резко приказала аураннка. – Сиди там, никуда не ходи.

Госпожу Нум, оказывается, уже подняли на ковер евнухи и понесли.

– А вот и он, – прошелестел сумеречный голос.

В ужасе Абид посмотрел на говорившую – жутенькое личико, бледное до синюшности, кривилось в потусторонней усмешке. А может, это просто от того, что у нее брови так высоко нарисованы, как у куклы.

А потом развернулся к воротам – туда все смотрели.

Ворот, собственно, никаких и не было – так, створы раздолбанные висели. А вот деревянный мостик надо рвом держался. На нем, скрючившись, кто-то лежал. Как груда тряпок. Из тряпок длинно, наискось, торчало копье.

А на взрытом копытами и ногами людей пятачке стояли – в рядок – три человека.

И все. Никого ни вокруг, ни рядом с ними не было.

И в лагере тоже как будто затихло. Карматы и твари вдруг откатились.

Три человека слаженно, как один, двинулись вперед.

– Иди к госпоже, Абид, – звякнул над головой голос сумеречной княгини.