однако слишком широкий для человеческого следа и скособоченный — пяткой наружу, пальцами внутрь.

— На всякий случай вложим по пуле, — сказал Мечислав.

Перезарядили ружья и пошли медленней. У перекрестка лесничий повесил на межевой столб ружье.

— Послушать надо, не бродит ли он по току.

Минут пять стояли в полной тишине. Узкие просветы белесо-голубого неба тянулись в четыре стороны над просеками. Сумерки словно застыли в воздухе. Часы показывали половину первого. Стрелки и циферблат легко можно было рассмотреть. Не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Костя поддавался обаянию белой ночи.

В отдалении раздался сильный треск и шум ветвей и начал быстро удаляться.

— Лось! — встрепенувшись, прошептал Мечислав. — Это его мишук с лежки стронул. Ну и пес с ним, нам не в эту сторону, — уже не сдерживая голоса, сказал он, снял со столба ружье и закинул за спину.

Они прошли еще несколько сот шагов по просеку, и Мечислав указал Косте его направление.

— Там, поглубже, чаща, а перед болотом лес опять поредеет. Слушай и не шуми. Токовать здесь начинают в час ночи, не то что у нас, в средней России.

2

Костя углубился в лес. В нем было темнее, чем на просеке, и все же ночи не чувствовалось. Казалось, лес не спит, а наблюдает за человеком. То справа, то слева появлялись временами прогалинки, словно освещенные луной, хотя луна не всходила. Стояла полная тишина. Текли первые минуты сладостного напряжения нервов, когда невидимый глухарь чудится на каждой сосне и палец сам тянется к ружейному спуску…

Вдруг сильно зашумело у Кости над головой: с дерева сорвался глухарь. Он показался огромным, фантастическим, его трепещущие крылья — стеклянно-прозрачными. Костя лихорадочно ловил птицу на мушку. Вспыхнули желтым огнем стволы ближайших деревьев, сгустив на один момент окружающий мрак, и выстрел тяжело раскатился по лесу.

«Что я наделал! Охота сорвана!..»

Шесть лет ожидал он глухариного тока — и безрассудно нарушил азбучное правило не стрелять в шумового глухаря! Промазал, конечно… Дрожащими руками он заменил дымящийся патрон другим и побрел, стараясь овладеть собой.

Горькая досада не проходила. Немного рассеяли Костю две глухарки, с квохтаньем пролетевшие над лесом. Он поймал себя на том, что третьи сутки почти не возвращается мыслями к Москве, и невольно улыбнулся. Если и ничего не привезет с охоты, зато отдохнет. Здесь, в лесу, Москва теряет очертания, в тень отступают даже Елена с Ольгой…

Какие дивные здесь ночи!

Между тем лес вокруг густел. В нем становилось сыро, холодно. Напрягая зрение, Костя обходил лежащие на земле коряги и хворостины. Чуть заметные отсветы неба смещали черные силуэты деревьев и превращали их в исполинские. Больно ушибив о высокий толстый пень колено, Костя взобрался на этот пень и постоял, напряженно вслушиваясь.

Чудился легкий шепот, словно шевелилось где-то вдали что-то живое или полоскался ручей. «Может быть, лось воду пьет? — не дыша, думал Костя. — Или это мне мерещится?» Звуки замерли. Он готов был принять их за воображаемые, но звуки возобновились. Костя повертел головой, определил сторону, откуда они шли, и спрыгнул с пня.

Выйдя к прогалине, опять остановился. На этот раз ему показалось, что точит глухарь. Чтобы перевести дух, Костя должен был несколько раз глубоко вздохнуть. «Ну, — сказал он себе, — ни пуха ни пера! Смотри, теперь все от тебя самого зависит».

Глухариного тэканья ухо не различало, может быть из-за дальности расстояния. Но странно! Точенье то усиливалось, то затихало, и Косте казалось, что глухарь поет неритмично, с разными промежутками. Так или иначе надо было к нему идти.

Вскоре наконец Костя сообразил: два или три глухаря поют, перебивая друг друга. Вот он где, настоящий ток!..

Он пошел быстрее, в нетерпении, пока не расслышал ясно все колена песни ближайшего токовика. Тогда стал идти лишь под звуки его точенья, замирая на месте через каждые два-три шага.

Деревья редели, как и предупреждал Мечислав. Постепенно светлело. Мох и прошлогодняя листва под ногами голубели инеем. Лес понемногу наполнялся звуками; начинали пересвистываться рябчики.

Глухари пели без опаски. Костя слышал сразу четырех, но слушал одного, ближнего, и к нему шел. Наконец остановился, прячась за сосной и стараясь разглядеть птицу. Решившись еще на перебежку, он аккуратно, под песню, сделал два шага и замер, держа ружье наперевес. Новой песни не последовало. Глухарь, очевидно, увидал его.

Костя стоял неподвижно. Немного погодя начал считать про себя секунды, через удар своего сердца: оно отстукивало сто двадцать в минуту…

На шестом десятке секунд глухарь «тэкнул» где-то совсем рядом, наверху. Поднять голову и взглянуть туда было никак невозможно, — при малейшем шевелении глухарь улетит непременно.

Токовик лишь изредка тэкал, песня дальше не двигалась. К точенью, во время которого он не слышит, глухарь не переходил. Истекло минут десять. Когда Костин счет шагнул уже далеко за пятую сотню, глухарь громко «икнул»: «Экк-ккьуу!»

Косте говорили, и он читал, что это — знак предостережения. Глухарь предупреждает соседей по току об опасности, а сам петь уже здесь не будет и скоро улетит.

Бросить этого токовика, подходить к другому? А может быть, этот еще передумает, запоет или решит пересесть на сосну рядом, словом, даст возможность по нему выстрелить? Любопытно, что будет, если стоять и стоять не шевелясь? Ногам удобно. Не успел кисть руки укрепить на патронташе, не совсем ловко держать на весу ружье, но… Костя заново начал отсчитывать секунды и по-прежнему не двигался.

Глухарь то икал («хрюкал», как еще говорят охотники), то повторял изредка свое «тэк! тэ-тэк!». Костя отсчитал новые две с лишним сотни секунд, как вдруг токовик, вслед за очередным «экк-ккьуу», громко, на весь лес, «сказал» этаким старческим ворчливым баском:

— Эфсснаруфсска!

Карикатурное сходство с человеческим голосом было столь разительно, что Костя остолбенел бы на месте, если б не стоял и без того столбом. А глухарь принялся раз за разом повторять:

— Экк-ккьуу! Эфсснаруфсска! Экк-ккьуу! Эфсснаруфсска!..

Впечатление было такое, будто кто-то силится произнести наши слова «весна русская» или «песня русская», но не все буквы у него выговариваются, он шепелявит, а ударения в словах ставит где попало. Костя слушал как зачарованный. Уже и мысли не было шевельнуться или пойти за другим глухарем. А этот продолжал настойчиво повторять свою забавную «фразу»!

Внезапно из глубины леса послышался шум крыльев. Скосив глаза влево, Костя увидел, как подлетает, снижаясь, другой глухарь и как у самой земли, шагах в сорока, трепещут его крылья. Стоило повернуться, и Костя успел бы выстрелить в птицу. Но он окаменел, скованный любопытством. Едва усевшись на землю, второй глухарь подал первому тот же