– Понятный вам, мадемуазель? Цветная фотография, вот и все.

Матильда Верлен не обиделась, удивилась. Цветная фотография и так существует, зачем копировать ее в красках?

– Ради наслаждения! – соизволил пояснить Сальвадор Дали, закрывая вопрос.

* * *

Три полотна изучили в полном молчании. Прорвало на четвертом.

– Жанна д’Арк, – констатировал Кампо. – Во всяком случае, так написано на табличке. Кто это рядом с ней? Ах, да! Михаил-архангел. А чего такой странный?

Мод лишь вздохнула в ответ. На соседней, только что увиденной картине, красовалась Аллегория Франции на фоне военных трофеев. Эта выглядела поскромнее: девушка с прялкой в руке и висящий над нею голый крылатый мужчина, стыдливо задрапированный в белое облачко. Лицо сидящей украшали нос до самого подбородка и тяжелые надбровные дуги, взгляд же был стеклянно пуст. Мужчина, напротив, таращился так хищно и жадно, словно являлся не предводителем небесных воинств, а навязчивым ухажером. Правая рука, державшая меч, изображена с явным знанием анатомии, но почему-то вывернута под невероятным углом. Все остальное пространство затянуто серым дымом, из которого выглядывала закованная в рыцарский доспех нога.

– Как ни странно, он, Николя Бежар, чему-то учился, – рассудила Мод. – Вполне приличный уровень для детской студии. Но почему так? Какая-то… конкретная иррациональность.

– Возьмем? – предложил красавчик. – Мы и хуже видели. Хотят современное искусство – пусть получат.

– Не понимаю! – выдохнула эксперт Шапталь. – По какому принципу шеф подбирал адреса? У него этим целая группа занималась, по всей Франции письма рассылали. Шагал берет на свою выставку картины тех, кого в Рейхе посчитали «дегенератами». А тут кому предпочтение?

Дева Франции вопрос не услышала, равно как и архангел, излишне ею занятый. Откликнулся черноголовый.

– Сбегаю-ка я все же за горчицей. А заодно постараюсь узнать, чем этот Бежар успел отличиться?

* * *

Кофе плескался в эмалированной кружке. Возле вечернего костерка остались двое, усатый Бонис и мадемуазель командор. Красавчик отбыл в кемпер, заявив, что намерен поработать над книгой. Рецепт непревзойденной горчицы был обнаружен, причем в двух разных вариантах.

Жорж Бонис, расчехлив гитару, завел нечто душевное и невероятно печальное:

Мод молча курила. В такие минуты, когда со всех сторон подступают вечерние сумерки, а пламя начинает жаться к багровым угольям, мир становится очень маленьким и понятным. Все странное осталось вдалеке, за непроницаемым темным занавесом, и не хочется думать ни о чем, разве что о судьбе райского аккордеониста Леона – и еще о кофе. Сама варила, старалась, но до того, что пришлось испробовать на мансарде, как до прорезавшихся на небе первых звезд. Талантливый он парень, Йоррит Марк Альдервейрельд – или кто он там на самом деле?

– Вы его знали? – поинтересовалась она, когда усач отложил гитару. – Этого Леона?

Жорж Бонис задумчиво кивнул.

– Да, еще застал. Я как раз тогда только-только в Париж приехал. Знаменитость улицы Ванв и площади Забав. Пил, правда, не в меру, оттого и помер. Кстати, мадемуазель, у нас еще пара бутылок осталось того, небесного. Если хотите…

– Спасибо, в следующий раз.

Маленький мир у вечернего костерка слишком хрупок. Одно слово – и нет его. Есть земля, небо над нею – и те, что в небе. И не хочется, а поневоле заговоришь.

* * *

– Они там все очень умно объясняют, мадемуазель. Мол, сами мы на Земле во всем и виноваты. Господь нам ее, планету, вручил, а мы не уберегли, невесть во что превратили. А тех, кто пытался помешать, травили и изгоняли. Нашу прошлую войну они во всех деталях знают и в пример приводят. Вот, де, до чего люди дойти способны, если их Нечистый ведет. Вроде бы они тогда помешать пытались, но не получилось, потому как мало на Земле праведников, словно в Содоме. У них на Клеменции целый музей войны есть, там, говорят, такие ужасы…

– Да… Собака на дереве, помню.

– Если бы только собака, мадемуазель!.. А все к одному сводят: честь мы потеряли и не по чести живем. Если кто и остался на Земле, то это рыцари, вроде нашего Армана. С ними они, как с равными, советуются, а порой и помогают. И Гитлера они не сразу поддержали, а лишь после того, как немецкие рыцари дали свое согласие. Вот я думаю, что за рыцари такие у них в Рейхе?

– Бастилию брать не собираются?

– Эти, на Клеменции? Трудящиеся массы, которые? Не думаю, им с детства вдолбили, будто революция – самое худшее, что в мире может случиться. Тихий народ, прямо как у нас где-нибудь в Оверни. Почти все…

– Значит, все-таки почти?

* * *

Арман Кампо разбудил ее среди ночи. Приложил палец к губам, кивнул в сторону двери. Мод поежилась, но не стала спорить – накинула на плечи одеяло и, стараясь не шуметь, вышла наружу. Черноволосый мягко спрыгнул следом.

От сигареты девушка отказалась, поглядела со значением.

– Что на этот раз, Арминий? Кайся!

На «Арминия» красавчик не реагировал. Щелкнул зажигалкой, покосился в сторону кемпера.

– Не хотел при Жорже. Захочешь, расскажешь сама… Каяться мне пока что не в чем, а вот тебе, Мод, боюсь, скоро придется. Таракана помнишь?

– Неврологический санаторий «Обитель святой Маргариты», – усмехнулась Мод. – Тебя там чуть в пациенты не определили. Что, по ночам снится?

Черноволосый улыбнулся в ответ.

– Не снится пока, повезло… В Дижоне когда-то был монастырь Шанмоль, картезианский. Ты не знаешь случайно, что там сейчас?

Эксперт Шапталь помотала головой.

– Т-ты… Арман, с тобой все в порядке? В годы революции монастырь снесли, уцелело одно крыло, в нем теперь психиатрическая лечебница…

– …Где и окончил свои дни достойнейший сын нашей прекрасной родины Николя Бежар. Спятил он еще на войне, несколько раз лечили, он даже в мэрии работал. Но потом пришлось присылать санитаров. Ты спрашивала, Мод, кому твой шеф отдает предпочтение. Вспомни список, там сумасшедшие – через одного, это только те, о ком нам известно. Вот тебе и ответ.