– Ты что-нибудь знаешь об этом? – обеспокоенно спросила Искра, обернувшись к Крашенинникову.

– Нет, – покачал тот головой, – но это многое бы объяснило.

– Что ты имеешь в виду?

– В последнее время Григорий и его друзья очень странно себя вели. Я даже хотел поговорить с ним, но не успел.

– Святая невинность! – не удержалась от восклицания модистка.

– Можешь думать что хочешь, – отмахнулся Ипполит.

– А тут и думать нечего…

– Помолчи! – бесцеремонно прервал ее адвокат. – Мы говорим не о них, а о тебе. Ты помнишь, в какой дыре я тебя нашел? И чем ты отплатила мне? Чем ты лучше любой продажной девки из грошового борделя?

– Замолчите! – задохнулась от возмущения девушка. – Вы не смеете говорить мне такие вещи. Да, я работала день и ночь в этом мерзком городишке, обшивая чванливых купчих и их перезрелых дочек, но никто не смеет упрекнуть меня в том, что я делала что-то постыдное. По крайней мере, до встречи с вами. И если я и была любовницей, то только вашей, но теперь это, слава богу, в прошлом. А теперь убирайтесь отсюда, я не хочу вас более видеть!

– А вы не забыли, что это я плачу за эту квартиру? Так что убираться придется вам, – милочка!

– Что?! Да я лишней минуты не останусь здесь…

– Замолчите! Вы! Оба!!! – почти закричала не выдержавшая их препирательств Искра. – Я не желаю присутствовать при подобных сценах и ухожу. Вы, Ипполит, пойдете со мной. У нас есть более насущные дела, чем это.

– Да, вы правы, – пошел на попятный Крашенинников. – Мне очень жаль, что это произошло у вас на глазах, но сами понимаете, в подобных обстоятельствах я не мог…

– Мне нет дела до ваших обстоятельств. Нам нужно идти. Из-за последних событий может возникнуть много проблем.

– Простите, – неожиданно для самой себя спросила Геся. – Вы, верно, говорите о покушении на великого князя?

– Вы тоже слышали? Только не о покушении, а убийстве.

– А где оно произошло?

– На Мойке, а что?

– Нет, ничего, – помотала головой девушка и задумалась.

– Теперь мы уходим, но позже вернемся к этому разговору.

Едва за нежданными и не слишком приятными гостями закрылась дверь, взволнованная кухарка оказалась перед хозяйкой.

– Как же это теперь, барышня, неужто уходите?

– Подслушивала? – грустно усмехнулась модистка. – Впрочем, оно и к лучшему. Ничего не надо объяснять.

– А куда?

– Так ведь слышала, наверное. Замуж я выхожу.

– И слава богу! Барышня вы хорошая, добрая, должно и вам в жизни счастье улыбнуться. Совет да любовь. Жалко только место терять. Еле-еле нашла, а теперь Ипполит Сергеевич как пить дать рассчитает.

– Я бы предложила тебе пойти со мной, только еще сама не знаю, где мы будем жить и как.

– Известное дело, – вздохнула кухарка. – Мужики они с нашей сестрой завсегда так, поманят, а мы уж и готовы на край света босиком. До чего же народ бессовестный – страсть!

– Ты не ругаешь меня?

– Да боже упаси! Оно же ясно было, что Ипполит Сергеевич на вас не женится, а другой после него может и не позариться. Так что коли зовут, так и рассуждать нечего.

– Ты мне поможешь собраться?

– Да куда же я денусь, барышня!

Работа в мастерской, как и на всех других предприятиях Петербурга, начиналась чуть свет. Толком не проснувшийся Семка рано утром раскрыл двери для своих приятелей и, отчаянно зевая, наблюдал, как они расходятся по рабочим местам.

– Чайку бы, господин мастер? – с дурашливой улыбкой спросил один из них.

– Какой я тебе мастер, – пробурчал в ответ мальчишка. – А чай свой иметь надо!

– Ну не жмись, сам, поди, голодный!

– Ладно, – сдался Семен. – Колите лучину, сейчас воду вскипятим.

– Сей момент, – повеселели мальчишки и бросились разводить огонь.

Вообще, Дмитрий был совсем не против, чтобы его юные работники могли перекусить в мастерской, и даже покупал для этого продукты, из которых Анна каждый день готовила им изрядный котелок щей или каши. Однако к вечеру вся еда неизменно бывала съедена, и на следующее утро приходилось довольствоваться лишь пустым чаем. К тому же его юный заместитель считал, что прежде надо работать, а уж потом чаевничать. Но порядок порядком, а дружба тоже не последнее дело. К тому же есть действительно хотелось.

Вода в помятом медном чайнике скоро забулькала, и Семка с торжественным видом высыпал туда точно отмеренную порцию сушеной китайской травы[74]. По мастерской тут же поплыл умопомрачительный аромат, сводящий с ума голодных мальчишек. Для большинства из них даже морковный чай был до сих пор недосягаемой роскошью, поскольку дома приходилось довольствоваться простым кипятком.

Пока напиток настаивался, молодые люди приступили к дележке хлеба. Его с вечера осталось едва ли полфунта, что для них было не то что на один зуб, а скорее – на один нюх! Но тем не менее его аккуратно распилили суровой ниткой, чтобы всем досталось поровну, после чего Семен выдал каждому по маленькому кусочку колотого сахара. Если его положить за щеку, а потом пить маленькими глотками, то могло показаться, что весь чай сладкий, как у господ.

Наконец, все было готово, и друзья приступили к чаепитию. Шумно прихлебывая, они наслаждались вкусом и ароматом горячего напитка, а черствый хлеб, право же, был ничуть не хуже пряников. Ну, почти.

– Скусно, – блаженно сощурился самый младший из них – вихрастый Пашка.

– Это точно, – согласились остальные.

– А вы слышали, что вчера случилось? – неожиданно спросил чернявый Тимоха.

– Чего?

– Какие-то злодеи великого князя убили, вот!

– Враки! – дружно загалдели мальчишки.

– Вот вам крест!

– Какого великого князя? – осторожно спросил напрягшийся Семка.

– Дык этого, Алексея Александровича…

– Откуда знаешь?

– У меня дядя – извозчик! Он всю ночь господ катал, да от них слышал. Вернулся под утро да рассказал моим, а я уж не спал и все слышал.

– Интересно, за что его? – спросил доевший свою порцию Пашка, озираясь, не осталось ли еще кусочка.

– Известно, за что, – авторитетно заявил Тимоха. – Это турецкие шпионы. Никак простить не могут, что наши их разбили и балканских христиан освободили. Вот и злобствуют, басурмане!

– Нет, – отозвался другой. – Батька говорил, что это баре хотят царя убить – за то, что он волю объявил.

– Так то царя…