Бабушка Милы жила на улице Гастелло в небольшом домике, который стоял в глубине сада, где росли апельсины, абрикосы, инжир, мандарины, миндаль, где виноград обвивал опоры из деревянных самодельных конструкций, оплетал беседку, стены забора и дома, где живописные клумбы радовали глаз яркими красками цветов, а розовые кусты цвели в четвёртый раз за год. Недалеко от домика стоял аккуратный сарайчик с двумя окнами, приспособленный для отдыхающих диким образом, которых бабушка пускала на постой в летний сезон и брала с них за проживание умеренную плату.

Когда я вошёл в открытую калитку, навстречу мне вышла невысокая, пожилая женщина и поспешно сказала: «У меня всё занято, попроситесь к соседке через дом».

— Вы Пелагея Семёновна? — спросил я, в нетерпении поглядывая на двери дома в ожидании, что из них сейчас выпорхнет Мила.

— Да, а вы кто? — в её голосе слышалось недоумение.

— Я Володя.

— Володя?.. Это тот? — голос Пелагеи Семёновны вдруг приобрёл жёсткий недоброжелательный оттенок.

— Ну, пойдём в дом, Володя, — сказала она хмуро.

— Что ж ты девку довёл до такого, что она сама не своя стала?.. Что ж вы за мужики такие? — с места в карьер пошла в наступление Пелагея Семёновна. — Совесть-то должна быть!.. Это, значит, как? Поиграл и бросил? Она же живой человек. Эх ты, Володя!

— Да не так всё, Пелагея Семёновна… — попытался я остановить негодование хозяйки, но она не дала слова сказать.

— Ты зачем приехал? — угрюмо спросила она, по- бычьи исподлобья глядя на меня.

— Приехал, потому что люблю! — выпалил я и добавил: — Вы можете выслушать меня, наконец?

Мои слова прозвучали серьёзно и твёрдо, может быть даже резко и категорично, чего я не хотел. Пелагея Семёновна открыла было рот, чтобы сказать ещё что-то, но передумала и выжидательно смотрела на меня.

И я рассказал ей всё. Всё о наших запутанных отношениях, о её нелепом замужестве, которое устраивало только её родителей, и о моём ложном благородстве, которое не позволило разрушать какую бы то ни было, но семью. Рассказал и о моём визите к родителям Милы, и о письмах, которые утаивали от Милы Олег Витальевич и Елена Кирилловна.

Пелагея Семёновна сокрушённо качала головой, прослезилась и вдруг разразилась бранью.

— Ах — ты — паразит! — сказала она с растяжкой. — Ну, я тебе покажу, сукину сыну!.. Это ж надо такую подлость сделать! И кому? Своей единственной дочке!

Я понял, что это относится к отцу Милы, и у меня мелькнула мысль, что зря рассказал Пелагее Семёновне всё, но, с другой стороны, он действительно поступил подло, и я невольно испытывал чувства к нему не самые тёплые.

— Беги к ней! Вот будет радость! — вдруг засуетилась Пелагея Семёновна. — Да, постой, сначала поешь.

— Нет, потом, — я решительно встал. — Где она?

— В школе. Дойдёшь пешком… Здесь недалеко.

Она вдруг нахмурилась и сказала:

— Слушай, она ж ничего про письма не знает. Девка-то тоже с норовом… Как она тебя примет?! Может, и слушать не станет. Замкнётся — и сама себе не рада будет… Может, сначала я всё ей объясню.

— Ничего, если любит, поймёт и поверит, — я поймал себя на том, что слишком самонадеян, и смутился.

— Любит, любит! Не сомневайся, — улыбнулась Пелагея Семёновна и объяснила, как пройти к школе.

Школа действительно находилась недалеко, и мне даже не пришлось переходить дорогу. Метров через триста показался забор из металлических прутьев, а за ним трёхэтажное здание школы.

Милу я нашел в учительской. Она стояла у стола и перебирала стопку тетрадей. Я вошел, она повернулась, увидела меня, побледнела, тетради рассыпались по столу, она тяжело осела на стул, закрыла глаза руками, и плечи её вдруг сотряслись от беззвучных рыданий. Я бросился к ней, приподнял и стал осыпать поцелуями мокрое от слёз лицо. Две учительницы, которые находились в помещении, молоденькая девушка и пожилая женщина, поспешили выйти.

Мне ничего не нужно было объяснять Миле. Мой приезд сказал всё сам за себя, так что она поняла всё без лишних слов. До звонка с урока мы оставались с Милой в учительской одни. Мы сидели на диване и говорили какие-то слова, торопливо, перебивая друг друга, стараясь успеть как-то объясниться до звонка с урока, до того, как комната заполнится учителями. Я рассказал о письмах, которые писал и которые она не получала. Не мог не рассказать, потому что это стало одной из причин нашей размолвки…

Пронзительно прозвенел звонок. Мы вышли в коридор и всю перемену стояли у окна, не отрывая глаз друг от друга, а наши физиономии светились счастливыми улыбками. Звонок на урок прозвучал как-то вдруг. Мила спохватилась и убежала в учительскую, чтобы взять журнал. Я проводил её до дверей класса и отправился назад к Пелагее Семёновне ждать Милу с работы.

Вечером мы сидели за столом, пили вино, которое я купил в магазине, и самодельное, которое готовила Пелагея Семёновна. «Мы вино не покупаем. Перед соседями стыдно, если в доме своего вина нет. Виноград у каждого на участке растёт», — говорила бабушка Милы в упрёк мне за то, что я зря тратил деньги на ненужное.

Я рассказывал про своё учительство в Омске, про театр, про новую работу в родном городе, Мила смеялась, её щёки румянились и от вина, и от радости нашей встречи.

— Мила, — говорила Пелагея Семёновна. — Наконец, я вижу улыбку на твоём лице и слышу твой смех, никогда не видела тебя такой весёлой… Дай вам Бог счастья.

И она вытирала выступающие на глазах слёзы. А потом не преминула ещё раз ругнуть своего зятя, пригрозив божьими карами. А по пути досталось и дочери за то, что пошла у него на поводу.

— Всё, бабушка, хватит! — недовольно сказала Мила. — Проехали. Они мои родители, и зла я им не хочу. В конце концов, они хотели, как лучше.

— То-то, что как лучше, — проворчала Пелагея Семёновна.

— Свадьбу будем играть в Орле! — объявил я, пытаясь переменить тему разговора.

— Хоть на луне, — засмеялась Мила.

— А Вы, Пелагея Семёновна, будете у нас самым почётным гостем, — пообещал я.

— Зови меня бабушкой, — разрешила растроганная Пелагея Семёновна.

— Спать-то будете вместе или как? — просто спросила Пелагея Семёновна после того, как наш ужин подошел к концу. Я промолчал, а Мила покраснела.

— Ага! — сказала Пелагея Семёновна и принесла свежее бельё в комнату Милы, где стояла одна кровать…

У нас впереди был целый день, чтобы провести его вместе и вволю наговориться, после чего я улетал в Орёл, где должен был ждать Милу после