— Что? — Ролан поморщился и качнул головой. — Я не знаю ничего. Единственное, в чём я уверен, так это в том, что не собираюсь её прогонять. Но, Колин… — он наклонился вперёд и прошептал, всерьёз опасаясь, что кто-то может подслушать его слова, — она командир Серой стражи! Закон требует, чтобы я её казнил! Да и не только закон! Она была виновницей того, что мы пошли на Сенат! Если бы не она — ничего бы не произошло!

Колин молчал, и Ролан продолжал:

— Я бы и хотел её освободить — но что она сделает, как только будет восстановлена в правах? Поднимет бунт? Устроит переворот? Открыто выступит против меня?

— Она может выступить против тебя и будучи рабыней, — перебил его Колин, — ты хотя бы запер её?

Ролан молчал.

— То есть — нет.

— Она не станет меня обманывать.

Колин поднял бровь.

— Ролан, не все люди похожи на тебя. Пора бы уже это понять.

— Я её знаю.

— Она — командир Серой стражи — ты сам сказал! — двое сидевших за соседними столиками оглянулись на них, и Ролан поспешил спрятать в тени лицо. Он не старался попадаться на глаза лишний раз — но его всё равно давно уже стали узнавать. После того, самого первого выступления с объявлением войны, постеры с его портретом разлетелись по сети сами собой. На них красовались фразы, которые он говорил, которые ляпнул не подумав, а так же те, о которых вообще никогда не знал.

— Завтра во всех газетах можно будет прочитать, что я вступил в сговор с Серой стражей, — подумав об этом, констатировал Ролан.

Колин поморщился и пододвинулся поближе к нему, пересев на другой стул.

— Её нельзя отпускать.

— Я знаю, да и не могу. Но есть кое-что ещё. Там, у Чокера, было около пятидесяти человек. Ты проверил их?

— Все пропали без вести во время войны. Все контракты… как тебе сказать…

— Им давали наркотики и вынуждали подписать.

— Вроде того. По крайней мере, никто не помнит, как их подписал.

Ролан вздохнул и откинулся назад.

— А до этого… плена? — спросил он. — Они нарушали закон?

— Какой закон? Каждый урывал себе что мог. Там уже не разберешь.

— Но их всё равно надо освободить и восстановить в правах.

— Да.

— И Исгерд с ними заодно.

Колин промолчал.

— Что насчёт того, кто его покрывал?

— Чокера? — переспросил Колин. — Я пока не узнал. Но как ты понимаешь, кто-то, кто как минимум имеет доступ в Парламент, иначе он бы настолько не обнаглел.

— С кем он контактировал, пробовали проверять?

Колин качнул головой.

— Пробовали, но пока ничего. Надо прочёсывать всю его сеть. Это работа не для меня. Надо привлекать людей… И надо точно решить, чего мы хотим.

Теперь уже настала очередь Ролана молчать.

— Если спросишь меня… — продолжил Колин, — то не надо пороть горячку. Ты и так уже достаточно наворотил. Соберём все материалы — и получим компромат, который в случае чего сможем предъявить…

Ролан поджал губы.

— Я не хочу заниматься шантажом, — прошипел он.

— А что ты предлагаешь? Чрезвычайные полномочия ввести? Давай. Я поддержу любой вариант.

Ролан молчал. Чрезвычайные полномочия он тоже вводить не хотел.

— Мы дрались за свободу, — сказал наконец он, — я не пойду против себя.

Колин поднял руки, демонстрируя, что не полезет ни во что.

— А про контакты всё-таки узнай. Подключи кого-нибудь, кому можно доверять.

— Нет таких! — перебил его тот. — Ты что, не понимаешь, Ролан? Кругом такой бардак, что я не уверен уже ни в чём и ни в ком.

— Даже во мне?

— Как в человеке — да. Как в политике…

— А я не политик, — Ролан отодвинулся от него, чуть развернулся и заглянул в глаза, — считаешь, что справишься лучше меня — вперёд.

Макалистер снова лишь поднял руки, показывая, что слагает с себя всякие полномочия.

— Сделаю что смогу, — сказал он наконец.

Они просидели в баре, пока не рассвело, а затем Ролан поймал машину — на своей он показываться в городе сейчас не хотел — и поехал в гостиницу.

План предстоящих действий выкристаллизовывался у него в голове, но пока ещё сложился не до конца. И для его воплощения ему требовалось согласие человека, который, возможно, не испытывал желания ему помогать.

Проснувшись, Исгерд испытала некоторое разочарование, проведя по кровати рукой и не обнаружив там никого. Однако, открыв глаза и оглядев комнату, она тут же загнала его поглубже, откинулась назад и улыбнулась собственным воспоминаниям. Вчерашний вечер таял в тумане сладкой неги, и Исгерд хотелось ещё. Может быть, чего-то более серьёзного, чем вчера.

Она никогда особенно не спорила с собой, прекрасно зная, что для неё главное. Не собиралась и сейчас.

Потянувшись и понежившись немного в постели, Исгерд соскользнула с кровати и направилась в душ.

Дверь закрылась за спиной, Исгерд включила воду и какое-то время стояла, не думая вообще ни о чём. Но постепенно сознание прояснялось, и теперь, когда свежесть новых впечатлений немного улеглась, она начинала уже более спокойно осознавать, в какое положение попала.

Ролан освободил её из рук организаторов боёв — и, несмотря на всё пережитое, следовало признать, что она вышла относительно сухой из воды. Она не потеряла ни рук, ни ног, ни глаз и к тому же была абсолютно жива. Далеко не каждому, побывавшему на арене, так везло.

Однако теперь она знала, что не может стать свободной, потому что подписала какой-то контракт — оставалось лишь проклинать себя за то, что она настолько не контролировала себя, но поделать ничего и повернуть время вспять Исгерд не могла.

«Документ, подписанный в недееспособном состоянии, можно опротестовать», — думала она, но особенного оптимизма эта мысль ей не внушала, потому как законов новой «свободной» Гесории она не знала.

«Свободная Гесория» продолжала больно бить под дых. Исгерд вспоминала грязные, должно быть не подметавшиеся с самого начала войны, улицы города, в котором провела большую часть жизни — и тут же солнечные сады той Астории, которую покинула три года назад. Даже когда началась война, Астория, казалось, продолжала ей улыбаться.

Исгерд стиснула зубы и ударила кулаком по стене. У неё в голове не укладывалось, как Ролан мог подобное допустить. Тот Ролан, которого она знала, никогда бы не разрушил мир, который он, как и Исгерд, должен был любить.

Однако правда говорила сама за себя, заставляя предположить только одно — Ролан изменился. Исгерд не знала, когда именно, как и чего теперь от него ждать. Но иначе быть не могло.