Благодаря честолюбивому нраву королевы, царствовать было для нее большим наслаждением; казалось, она легко сносила увлечение короля герцогиней де Валантинуа и вовсе не выказывала ревности; но она притворялась так умело, что трудно было судить о ее чувствах, а соображения благоразумия заставляли ее сближаться с герцогиней, чтобы тем самым быть ближе к королю. Королю нравилось общество женщин, даже тех, в которых он не был влюблен: он всякий день бывал у королевы в тот час, когда у нее собирались приближенные, и все самые красивые и изящные особы обоих полов неизменно там появлялись.

Никогда двор не видел такого количества прекрасных женщин и замечательной наружности мужчин; казалось, природе доставляло удовольствие наделять лучшими своими дарами самых высокородных принцесс и принцев. Елизавета Французская[213], ставшая затем королевой Испании, уже являла редкий ум и ту несравненную красоту, что оказалась роковой для нее. Мария Стюарт[214], королева Шотландии, которая стала недавно супругой дофина и которую называли королевой-дофиной, была особой, совершенной душой и телом. Она воспитывалась при французском дворе и переняла всю его утонченность; родившись со склонностью ко всему прекрасному, она, несмотря на свой столь юный возраст, любила искусства и разбиралась в них лучше кого бы то ни было. Королева, ее свекровь, и Мадам, сестра короля, также любили стихи, театральные представления и музыку. Пристрастие короля Франциска I к поэзии и наукам еще царило во Франции; а так как король, его сын, любил телесные упражнения, то при дворе можно было предаваться любым удовольствиям. Но истинное величие и очарование этому двору придавало великое множество особ королевской крови и вельмож, наделенных необыкновенными достоинствами. Те, кого я назову, были каждый на свой лад украшением и славой своего времени.

Король Наваррский[215]вызывал всеобщее почтение как величием своего сана, так и величием своей души. Он отличался в военном искусстве; с ним соперничал герцог де Гиз, и это соперничество не раз подвигало его покидать свою ставку и сражаться рядом с ним подобно простому солдату в самых опасных местах. Впрочем, герцог давал доказательства такой удивительной доблести и одерживал столь блестящие победы, что не было военачальника, который мог бы смотреть на это без зависти. С доблестью сочетались у него все другие замечательные свойства: он обладал умом обширным и глубоким, душой благородной и возвышенной и равными дарованиями в делах войны и заботах мира. Его брат, кардинал Лотарингский, от рождения был наделен безмерным честолюбием, живым умом и редкостным красноречием; он приобрел глубокие познания, которые употреблял для собственного возвышения и для защиты католической веры, начавшей тогда подвергаться нападкам. Шевалье де Гиз[216], которого затем стали называть великим приором, был всеми любим, хорош собою, умен, ловок и славился храбростью по всей Европе. Принца де Конде[217]природа обделила ростом, но дала ему душу великую и гордую и такой склад ума, какой привлекал к нему даже самых красивых женщин. Герцог де Невер[218], известный своими военными подвигами и высокими должностями, которые он занимал, восхищал собою двор, хотя и был уже в годах. Он имел троих сыновей прекрасной наружности[219]; второй, носивший титул принца Клевского, был способен поддержать славу своего имени; он был отважен и великодушен и притом так благоразумен, как не бывают люди благоразумны в юности. Видам де Шартр[220], происходивший из старинного рода Вандомов, чье имя не гнушались носить принцы крови, также отличался и на войне, и в любовных похождениях. Он был красив, привлекателен, мужественен, смел, щедр; все эти прекрасные качества были очевидны и несомненны; короче говоря, он один был достоин сравнения с герцогом де Немуром[221], если такое сравнение вообще было возможно. Но герцог являл собою совершеннейшее творение природы; менее всего вызывало в нем восхищение то, что он был самым стройным и красивым мужчиной на свете. Выше всех прочих его ставили несравненная доблесть и приятность в складе ума, чертах и поступках, свойственная только ему одному; он обладал веселым нравом, равно любезным и мужчинам, и женщинам, необычайной ловкостью во всех упражнениях, манерой одеваться, которую перенимали все остальные, хотя и не могли состязаться с ним; весь облик его был таков, что, где бы он ни появлялся, нельзя было смотреть ни на кого другого, кроме него. Не нашлось бы такой дамы при дворе, чье самолюбие не было бы польщено его ухаживаниями; немногие из тех, кого он добивался, могли бы похвалиться, что устояли перед ним, и даже некоторые из тех, к кому он вовсе и не питал страсти, продолжали питать ее к нему. Он был столь мягкосердечен и столь влюбчив, что не мог отказывать во внимании тем, кто старался ему понравиться; поэтому у него было много любовниц, но трудно было угадать ту, кого он истинно любил. Он часто бывал у королевы-дофины; ее красота, обходительность, желание нравиться всем и то особое уважение, которое она выказывала ему, нередко давали повод думать, что он смел мечтать о ней. Гизы, которым она приходилась племянницей, немало приумножали свое значение и влияние благодаря ее браку; честолюбие их простиралось так далеко, что они стремились сравняться с принцами крови и поделить власть с коннетаблем де Монморанси[222]. Король полагался на него в решении большинства дел и дарил своей особой милостью герцога де Гиза и маршала де Сент-Андре;[223]но те, кто по благорасположению или ходом дел добивались близости к королю, не могли ее сохранить иначе, как отдавшись под покровительство герцогини де Валантинуа; хотя она уже утратила и молодость и красоту, но обладала над королем властью столь непререкаемой, что ее можно было назвать госпожой и над ним самим, и надо всем королевством.