– Позвольте прочитать вам один сонет, дабы попытаться переменить ваше мнение о поэтессах. Только один сонет. – Я приближаюсь к нему настолько, что мы едва не соприкасаемся телами, и смотрю ему прямо в глаза.

Он кивает, давая мне разрешение, но глаз с меня при этом не сводит.

– Переубедите меня, мадам.

Я набираю в грудь побольше воздуха и начинаю:

– Я пламенем объята в холод лютый…

– А потом она говорит лакею: «Уберите это прочь!»

– Тихо! – командует король к неудовольствию де Мёза, который громко сплетничает в группе придворных, приближающейся к нам. – Я буду слушать эти прекрасные стихи в прекрасной компании и в совершенной тишине. Ступайте прочь! Все.

Придворные склоняются и удаляются поспешно, бормоча извинения. У Мёза лицо делается краснее цветка, торчащего в петлице его камзола.

– Бижу, это и вас касается. – Король сопровождает эти слова милой улыбкой, но за нею ощущается ледяная глыба. Он небрежным жестом отпускает Луизу, и я думаю: «Вот человек, который редко дает себе труд подумать о других. Совсем редко». Если бы не стояла такая жара, меня бы пробрала дрожь от холода.

– Конечно, любезный государь. Не сомневаюсь, что стихи вам понравятся – у Марианны такой прекрасный голос.

Луиза без всякого выражения на лице поворачивается и медленно бредет по дорожке к дворцу. Ее одинокая фигура маячит на фоне кирпичей медового цвета, залитых золотыми лучами заходящего солнца. Мы смотрим, как она уходит, но в ее изящной неторопливой походке нет ничего, что свидетельствовало бы о поражении.

Бедняжка Луиза!

Король берет меня под руку и ведет за угол, где среди кустов, напротив фонтана, лишенного скульптурных украшений, стоит одинокая скамья. Рыжий кролик пугается нас и уносится куда-то, мы остаемся совершенно одни.

– Уединение в самом сердце Версаля? Так вы король или кудесник? – весело говорю я.

– Для вас, милая Марианна, я могу быть и тем, и другим, – отвечает король, впервые называя меня просто по имени.

Мы садимся рядом на каменную скамью, и он не отпускает мою руку.

– Позвольте, я поправлю цветок. – Людовик наклоняется, и мне на миг кажется, что вот-вот он меня поцелует, но король поправляет бутон, приглаживает мои волосы и снова откидывается на спинку скамьи. Я смотрю ему в глаза, выжидаю мгновение и начинаю вновь:

Наступает тишина.

– Мадам! Я… убежден.

Он снова наклоняется ко мне и на этот раз действительно целует меня.

* * *

Ришелье навещает меня чаще, чем король. Я благодарна ему за помощь, но мы придерживаемся различной стратегии. Временами мне кажется, что я должна угождать сразу двум хозяевам и лишь одного из них – короля – можно считать податливым. Ришелье настаивает на том, чтобы я сдалась королю сейчас, поскольку он уже долго за мной охотится. А я предпочитаю выждать. Это усилит удовольствие от ожидания радости, и я должна быть уверена, что мои требования будут удовлетворены прежде, чем король вкусит мой «сладчайший нектар», как выражался некогда Аженуа.

Список требований у меня весьма необычный. Во-первых, титул герцогини. В январе Диана выходит замуж и станет герцогиней. В таком качестве она сможет поздравить меня, когда и я тоже получу свое герцогство. Само собой разумеется, доход мой должен соответствовать титулу. Что касается моего состояния, то оно должно быть независимым и принадлежать только мне – это защитит меня на случай будущих невзгод. Не желаю, чтобы в случае смерти короля меня изгнали отсюда и вынудили жить на старости лет где-нибудь в холодной монастырской келье, собирая подаяния. Думать об этом совсем не романтично, но сделать нужно именно так.

Кроме того, мне потребуются собственные апартаменты в Версале, достойные первой дамы королевства, – первой не по формальному рангу, но по всем остальным признакам. Я хочу получить самые лучшие апартаменты. Не собираюсь уподобляться Луизе – у любовницы короля всего две комнатушки! У мадам де Ментенон были великолепные комнаты, и я желаю иметь не хуже. И еще мне необходимо, чтобы дети, которые родятся от нашего союза, считались законными. Маленький Людовик (Деми-Луи), сын Полины, юридически принадлежит к роду Винтимиль, и граф относится к нему как к собственному сыну. Наши же дети не должны испытывать таких неудобств. Король должен признать их. Наконец, мне нужен собственный дом в Париже или Версале. Быть может, король выкупит для меня дом, в котором прошло мое детство? И карета с шестеркой лошадей. Не меньше.

Когда Ришелье заканчивает читать составленный мною список, лицо у него багровеет, он поджимает губы.

– Это неслыханно! Несколько подарков – да, чтобы, как говорится, скрепить договор. Ну, карета… может быть, ожерелье…

– Начинать нужно так, как собираешься заканчивать, – неторопливо говорю я. – Мудрец начинает с того, чем глупец завершает.

– Это похоже на Макиавелли,[39] – брови герцога взлетают вверх. – Хотя мне страшно даже подумать, где молодая дама могла отыскать подобную книгу.

Он перечитывает список. Я выгляжу спокойной, но внутри все напряжено до предела. «Кто не пытается, тот и не выигрывает», – говорю я себе. Кто бы мог подумать, что у Эзопа с его мышками и жучками есть ответы на все вопросы?

– Вам же известно, что король терпеть не может, когда от него чего-то добиваются.

Известно, но это по меньшей мере странно: в чем состоит дело короля, если не в том, чтобы удовлетворять запросы других?

– Поэтому-то, Ришелье, просить придется вам.

Герцог раздраженно что-то пролаял и ушел.

У меня дрожат руки. Да и чувствую я себя необычно, – наверное, оттого, что приходится просить так много, хотя я в жизни ни у кого ничего не просила. В ушах у меня звучат слова Гортензии: «Откуда ты берешь столько сил, Марианна?»

Я крепко сжимаю дрожащие руки, пока они не белеют и не успокаиваются. Я могу добиться своего.