– Она должна успокоиться. Рыдать будет потом. Сейчас она должна понять, что ей придется уехать, и не устраивать еще большего скандала.

В самом начале наших отношений с Людовиком я закрывала лицо капюшоном, скользила по темным коридорам среди ночи. Когда приходила к нему, он неспешно, осторожно откидывал капюшон, обхватывал ладонями лицо и покрывал его поцелуями, а потом мы…

Ришелье силой усаживает меня на диван и бьет по лицу наотмашь.

– Ай!

– Луиза, не будьте дурой! – шипит он, придвинувшись ко мне вплотную, так что я вынуждена смотреть в его ненавистные глаза. Неожиданно я замечаю там жалость, и от удивления перестаю рыдать. – Наплачетесь вволю, но позже. Прошу вас, мадам. Пожалуйста. Сейчас вы должны собрать свои вещи и покинуть дворец. В Париже вас приютит Тулуз. У вас есть друзья, и вы должны с этим смириться.

– А мой долг перед королевой… – начинаю я, но тут вспоминаю, что больше ей не прислуживаю. Я понимаю, что меня перехитрили, и чувствую, как под ногами разверзлась земля, которая вот-вот поглотит меня целиком.

– Мадам!

Ришелье поднимает меня с пола, толкает в объятия Жакоб.

– Пожалуйста, мадам, – слышу я опять его вкрадчивый, противный голос, который так ненавижу. Ничего не выражающий взгляд. – Возьмите себя в руки. Я сейчас уйду, и вы тоже должны уехать. Но не в таком состоянии. Никто не должен видеть вас в таком состоянии. Никто. Вам понятно?

Я смотрю на него, глаза вновь наполняются слезами. Как я могу с этим смириться? Если я уеду, больше никогда не увижу Людовика. Больше никогда…

– Поезжайте в Париж. Несколько дней переждите, а там посмотрим, как дело повернется.

Но почему я должна доверять словам Ришелье? Он такая же змея, как и Марианна! Он и есть один из ее змей. Возможно, если я побегу к Людовику, если попрошу оказать милость… это же не навсегда? Она просто его околдовала. Мы почти десять лет любили друг друга, он – весь мой мир. Вся моя жизнь. Конечно же, все не может закончиться вот так!

Как будто прочитав мои мысли, Ришелье подходит к двери и заслоняет ее.

– Для разговоров времени нет. Вы слышали приказ короля. И должны слушаться. Обязаны. Не заставляйте меня приносить письменное предписание. Но мне не следует вам об этом говорить.

Он поворачивается к Жакоб:

– Убедитесь, что она не выйдет отсюда, пока не приведет себя в порядок. Король любезно предоставил одну из своих карет, передайте Левеску, что все согласовано. Просто, ради всего святого, увезите ее отсюда без всяких сцен.

* * *

Я трясусь в карете, когда мы выезжаем из ворот, оглядываюсь на отдаляющийся дворец, на бессчетное количество окон, похожих на черные глазницы, которые смотрят мне вслед и смеются над моей болью. Я тут же вспоминаю, как впервые увидела этот дворец много-много лет назад. Мне было всего девятнадцать, и казалось, что здесь, в этом самом величественном дворце на земле, начинается моя жизнь. Что за жалкая жизнь, если она так бесславно заканчивается! Я откидываюсь на отделанные мехом подушки и даю волю слезам.

Постепенно стук колес и тряска притупляют мои чувства – больше слез нет. Сначала Полина напугала меня, но сейчас-то я понимаю, что она ничто в сравнении с Марианной. Она оказалась змеей. Гадюкой. А все эти глупые разговоры о специях и земледелии были лишь прикрытием – наверняка она варила снадобья и обучалась колдовству в своей Бургундии. А теперь она околдовала короля одним из своих зелий. Может быть, ее признают ведьмой и сожгут на костре.

Ох, в кого я превратилась, если меня посещают подобные мысли?

В кого она меня превратила?

Мы достигаем предместий Парижа, потом направляемся в именье Тулузов. Здесь начнется мое изгнание. Здесь, где царит безжизненность и нет никакой радости. Этот мрачный ноябрь под стать моему унылому настроению. Я ощущаю укол зависти к простолюдинам за окном – их ниоткуда не выдворяли и не отправляли в изгнание. Их не предавала собственная сестра. Замечаю, как по обочине дороги, пошатываясь, бредет женщина, она несет хворост. На мгновение мне хочется поменяться с ней местами, но потом я замечаю, что она босая, а ноги синие от холода и грязные. Я передергиваю плечами и поджимаю пальцы ног в своих теплых, подбитых овечьей шерстью туфлях. И вновь начинаю плакать.

– Мадам, вы должны взять себя в руки. Мы почти подъехали к Лувру.

– Ах, да какая разница, Жакоб! Я никого не хочу видеть. Они поймут. Я сразу лягу спать.

Лягу спать в чужую постель, вдали от любимого человека и места, которое я полюбила.

Безысходность!

Замок Шуази

Ноябрь 1742 года

С восходом солнца я потягиваюсь в постели, рядом со мной тихо спит король. Я легонько провожу пальчиками по его гладким волосам, и меня охватывает чувство удовлетворения и гордость. Какая ночь! Я обвожу взглядом залитую солнцем комнату. Давайте я перечислю, почему мое счастье полное и победа неоспорима.

Одна комната, одна женщина, один мужчина.

Четыре огромных окна, тридцать два оконных стекла.

Восемь занавесок, расшитых крошечными голубями и инициалами Луизы по краю, отдернуты, чтобы впустить в комнату бледное зимнее солнце.

Один камин, угли уже остыли.

Шесть зеркал, в которых отражается моя радость.

Две бронзовые статуи, Эроса и Потоса, пристально следят за нами, стоя у дверей.

От шести свечей остались одни огарки.

В солнечных лучах нежатся три кота.

На столе у кровати два бокала вина.

Пустая бутылка отличного розового шираза.

Две кучки одежды разбросаны на изогнутых спинках четырех кресел.

Пара сережек и изумительное жемчужное ожерелье лежат на полу. Подарок короля стоимостью 30 000 ливров. Должна добавить, я его об этом не просила. Я полагаю, что на самом деле Людовик очень щедрый мужчина, просто он ждал свою женщину. И нашел – меня.

Две пары туфель. Одна со сломанным каблуком.

Одна шпага, лежащая наискось на лилиях, вытканных на ковре.

Великолепная кровать – красного дерева, отделанная мрамором.

Бархатный паланкин трех оттенков бледно-голубого.

Набор тончайших льняных простыней, нежнее атласа.

Два года со дня смерти моего супруга.

Спящий рядом со мной король.

Три раза…

Больше ничего говорить не буду. Лишь добавлю: сомневаюсь, что у короля когда-нибудь была подобная ночь с простушкой Луизой или суровой Полиной. Ой, даже имен их упоминать не стоит. Но все-таки в памяти услужливо вспыхивает воспоминание: Луиза утешает меня после смерти матери, шьет черную вуаль для моей куклы. Я отмахиваюсь от воспоминаний, запираю память на замок: сейчас не время сожалеть. На войне как на войне.