— Сдавал экзамен во ВГИК на сценарный.

— Что требовалось?

— Требовалось сочинить рассказ. Написал на полторы странички — „Падение“. Об аресте и содержании моего героя в КПЗ. Главным было — выявить характер. А характер лучше проявляется в экстремальной ситуации.

Петр Леонидович одобрительно кивнул:

— Да, это так. И как оценили?

— Профессор Фигуровский поставил отлично, он набирал свою мастерскую, но экзаменационная комиссия встала на дыбы, мол, несу грязь в советский кинематограф.

— Некоторые крупные деятели утверждают, что если ты не член КПСС, то не можешь правильно оценить результаты научного эксперимента.

Он весело взглянул на меня из-под топорщащихся бровей. Мы все на какое-то время замолчали, потом Андрей Петрович попросил меня почитать стихи. Я читал с удовольствием, но хуже, чем обычно. Волновался. За окном ревела гроза, иногда раскаты грома были так сильны, что заглушали мой голос, и я вынужден был некоторые строфы кричать.

Закрыли дверь. Прочитал стихи „Сидел я на обочине дороги“ — о Кулунде, „Человека пытали в застенках советских“, „Комсомолу“, „Баба-яга“, „Сказка“ — в общем, те, что мы в своей среде поэтов называем честными.

После чтения „Сказки“ он посоветовал отнести ее режиссеру Театра на Таганке Любимову.

— Вы там бывали? Любимов с удовольствием ставит подобные вещи.

В Театре на Таганке я никогда не был, хотя трижды пытался достать билеты, но тщетно»[250].

23 июня 1972 года:

«…Андрей с Келдышем на Сахалине, Аня на практике, а у меня — ремонт с переносом стены и другими удовольствиями.

2 дня назад исполнилось 20 лет со дня нашей свадьбы. Андрей, как всегда, принес чудный букет белых пионов и укатил на Сахалин, оставив меня заниматься ремонтом. Надеюсь, в конце следующей недели все кончится и к 9 июля быть в Москве.

Андрей будет в Москве 28/VI или 27/VI — сессия, а я — это сложнее и труднее. Ремонт как-то оглупляет — я совсем перестала соображать — что было, что есть и что надо сделать…»

Как раз в это время ожидался приезд во Владивосток Петра Леонидовича Капицы с Анной Алексеевной. Они собирались посмотреть город и отправиться дальше на Камчатку. Но Андрей Петрович первым делом повел отца в свой институт.

«Петр Леонидович пришел прямо к нам в лабораторию, — рассказывает Ю. П. Баденков. — Лаборатория еще только-только переехала в здание на Уборевича, совершенно неприспособленное. И только разворачивалась — еще и с идеями у нас не особо было, так, кое-что. А с Петром Леонидовичем пришли Келдыш и вице-президент Виноградов, и Марчук. Этим Андрей Петрович нашу лабораторию и меня, конечно, сильно поддержал».

Б. И. Втюрин вспоминал: «Андрей Петрович любил похолить свой институт, который только начинал работать. Говорить-то он любил! Помню, как его папа приезжал к нам во Владивосток. Андрей Петрович только начал было ему хвастаться, но Петр Леонидович его быстро осек: „Андрюша, поверь моему опыту: раньше чем через 7–8 лет никакого результата серьезного у вас не будет все равно“. И он прав оказался, конечно!»

20 февраля 1973 года:

«…Я не писала с 15 декабря — целых два месяца. Сначала мы поехали отдыхать в Шмаковку. Надя была с нами до 10/I, и я потихоньку от всех радовалась: вся осень прошла без болезней, наконец мой ребенок акклиматизировался! 14/I она заболела гриппом… и когда мы с Андреем вернулись 23/I, свалилась благородная Аня. Грипп был тяжелый, Аня сдала последний экзамен физику на 3, видно было, что ей не хотелось заниматься. Потом 5-го отправили ее в Ташкент, с этого момента Вы знаете о ней из первых рук.

Потом повалили всякие события: начался Президиум ДВНЦ, на котором Андрей делал большой доклад, потом прилетели почти одновременно космонавт Севастьянов (Виталий Иванович Севастьянов, дважды Герой Советского Союза. — Прим. авт.) и моя сестра Наташа. Севастьянов оказался удивительно приятным, огромным и сдержанным человеком (почему этому надо удивляться?), хороший рассказчик, и, вообще, он нам понравился. <…>

Я, признаться, со страхом жду этой поездки в Москву Андрея. Ведь там сейчас царит путаница ужасная в Университете (после смерти ректора МГУ Ивана Георгиевича Петровского. — Прим. авт.), все со всеми поссорились и не знают, что и как. Вдруг Андрею что-нибудь предложат в Москве? Я даже и не знаю. Возможны всякие предложения и соблазны, но Андрей считает, что приехал сюда не меньше чем на 10 лет и уже многих за собой увлек! Но эти разговоры не для передачи ему, просто я боюсь, что его будут соблазнять в Москве и предлагать всякие посты и должности; это я Вам проболталась по секрету. <…>

Андрей много и с удовольствием работает, написал книгу для „Детгиза“. Настроение у него хорошее. Президиум прошел удачно…»

«Ситуация на самом деле была очень тяжелая, — вспоминал Ю. Г. Пузаченко. — Даже не тяжелая, а гнетущая: Сергин говорил, что москвичи здесь не нужны. Я, естественно, их защищал. На ученых советах, внутри института пока все это шло. Сергин тянет на себя, и чтобы никакой конкуренции в виде московской экспедиции и прочего! Чтобы Сергин стал хозяином. Ну, как директор — Капице же некогда!

А еще был другой — геоморфолог Скрыльник, а у меня фамилия Пузаченко, и он мне говорит: „Мы здесь сделаем Украинскую Республику!“

Я это просто про уровень, который там был. А Андрей Петрович всячески пытался сделать так, чтобы наука на Дальнем Востоке развивалась не как маленькая ячейка, а все время взаимодействовала с Москвой и Ленинградом».

В. Я. Сергин писал: «В лаборатории была разработана модель глобальной циркуляции атмосферы, модель динамики крупных ледовых покровов (таких как Антарктический или Гренландский), модель изостатического перемещения подкорового вещества при изменении ледовой нагрузки на континентах. Модель глобальной системы ледники — океан — атмосфера теперь включала раздельное математическое описание Северного и Южного полушарий и их взаимодействие посредством переноса энергии и массы через экватор. Эта модель позволяла вычислять временной ход изменений геофизических характеристик в каждом полушарии индивидуально, что давало новые важные сведения о ледниковых событиях в плейстоцене.

Впервые была начата разработка глобально-региональной модели для оценки возможных антропогенных изменений природной среды масштаба нескольких десятилетий. В такой модели крупномасштабные характеристики, вычисленные с помощью модели глобальной циркуляции атмосферы, задавались в качестве краевых условий для Дальневосточного региона, представленного динамико-статистической моделью. Региональная модель позволяла вычислять детальные изменения природной среды с учетом изменений глобальных характеристик»[251].

Выходило, что В. Я. Сергин может дать собственный долгосрочный прогноз изменения природной среды под воздействием человека, основанный чисто на математике — тогда московские географы действительно не нужны. Физики на Дальнем Востоке поссорились с лириками! Однако поссорились даже математики.

«Тогда они „прозвенели“ с братом со своими моделями климата, которые сейчас считаются тривиальными: обратная связь и автоколебания, — считал Ю. Г. Пузаченко, сам большой знаток математики. — На самом деле это было сделано еще в 1930-х годах нашим русским эмигрантом Георгием Антоновичем Гамовым. Нашим математиком, который сбежал за рубеж. В Петроградском университете он был учеником