Наверху, посреди судорожной деятельности, кто-то начал играть на электрическом органе басовое вступление к «Что бы я сказал» – четыре низкие минорные ноты сексуального предвкушения, предваряющие стоны старины Рэя. Ноты просачиваются сюда, обтекают стропила и создают в подвале новую атмосферу, деться от которой некуда. Атмосферу отчаяния.

Уэйд поднимает взгляд к потолку, он счастлив и, как всякий человек, имеет на то полное право. Похоже, он знал, что именно так все и будет, и видит в этом условный знак: дом твой пребывает в превосходном рабочем порядке, ты можешь хоть сейчас занять в нем отведенное тебе место. Передо мной человек, полностью лишенный подтекста, форменный буквалист.

– Мне кажется, Фрэнк, я уже видел где-то ваше лицо. Оно мне знакомо. Разве не странно?

– Вы должны были видеть множество лиц, Уэйд, сами знаете.

– Всех, кто живет в Нью-Джерси, по одному разу самое малое. – На лице Уэйда вспыхивает патентованная улыбка сборщика платы. – Но помню не многих. А ваше лицо помню. Понял это, едва вас увидев.

Я не решаюсь сказать Уэйду, что он раз четыреста принимал мои доллар пять центов, улыбался мне и желал «превосходного дня», когда я проезжал мимо него, спускаясь в шум и тесноту Первой южной магистрали. Это было бы слишком ординарным ответом и для его наполненного особым смыслом вопроса, и для этого значительного мгновения. Уэйду нужна тайна, и кто я такой, чтобы отказать ему в ней? Представьте, что произошло бы, если бы детройтский мистер Смоллвуд оказался автомехаником из «Френчиз», который менял мне масло и производил смазку, а я не узнал его сразу, но после узнал и сказал об этом. Едва расправившая крылья тайна была бы убита фактом. Нет, я лучше останусь на стороне добрых знамений, буду частью необъяснимого, неожиданного, провозвестником того, что ждет нас впереди. Для человека с заторможенными реакциями осмотрительность, как это не странно, есть наилучшая линия поведения.

За моей спиной открывается кухонная дверь, я оборачиваюсь и вижу миловидное, лукавое лицо Линетт и чувствую облегчение, которое можно прямо-таки пощупать, – хоть и понимаю по ее глазам, что весь наш мужской-разговор-под-палубой был задуман заранее, что она следила за кухонными часами, дабы в условленный миг высвистать нас наверх. Я – счастливый объект (но не жертва) козней других людей, что всегда неплохо. Это даже создает какое-то уютное чувство, хотя проку от него ни на грош.

Задумчивые, елейные аккорды Рэя Чарлза звучат теперь громче. Викки постаралась. «Вы, мужчины, можете, если вам хочется, разговаривать о старых машинах хоть целый день, но тут есть люди, готовые усесться за стол». Глаза Линетт искрятся нетерпеливым добродушием. Она видит, что здесь, внизу, все «о’кей». И она права. Если мы с Уэйдом и не большие друзья, то скоро станем ими.

– Как насчет съесть кусок усопшего барана, Фрэнк? – спрашивает Уэйд, потирая живот. И выпаливает, посмотрев на Линетт: – Нашего Agnus Dei.[54]

– Ну совершенно не то, – говорит Линетт и округляет глаза в манере (теперь я понял) всех Арсено. – Интересно, что он еще сморозит, Фрэнк? Это ты у нас Agnus Dei, Уэйд, а не то, что мы едим. Боже милостивый.

– И жесткий он, Фрэнк, не разжуешь, предупреждаю заранее. Хо!

Мы выходим из теней подвала – свистать всех наверх! – в теплую солнечную кухню, команда Арсено в сборе и готова к ритуальной воскресной жрачке.

* * *

Обед здесь – мероприятие более церемонное, чем я мог предположить. Линетт обратила столовую в маленькую жаркую шкатулку для драгоценностей: хрустальный канделябр с зажженными свечами, лучшее в доме столовое серебро и салфетки. Как только мы рассаживаемся за столом, она велит нам взяться за руки, в итоге я, испытывая неловкость, ухватываюсь за ладони Уэйда и Кэйда (Кэйд не сопротивляется), а Викки держит за руки Уэйда и Линетт. И я волей-неволей думаю – молча вглядываясь полуприкрытыми глазами в малиновый шар текучего пламени, за которым меня ожидают бездонная пропасть и томящиеся в ней черные души грешников (лишь руки Уэйда и Кэйда не дают мне свалиться в нее), – о том, как странно мне повезло: получить признание у этих людей, быть принятым ими, точно какой-нибудь родственник из Пеории. Гадая одновременно, где сейчас мои дети, где Экс, – надеюсь, им не приходится сиротским манером разделять в отеле «Рамада» приморского Асбери-Парка комплексный пасхальный обед с Барксдейлом, улизнувшим из Мемфиса, чтобы занять мое место. Я счастливо провел бы день без этой новости, – впрочем, нам никогда не удается предотвратить то, что мы заслужили. Строго говоря, причитающееся мне возмездие и так уж запоздало, остается лишь радоваться, что я не вынужден слоняться сейчас по какому-нибудь торговому центру в поисках продаваемого на вынос пасхального обеда, – чем, несомненно, занимается бедный Уолтер Лаккетт, затерявшийся в варварской дичи мирского существования.

Молитва Линетт приятно кратка и оптимистически экуменична в частностях – попытка, я полагаю, доставить мне удовольствие, – в ней упоминаются и сегодняшний праздник, и неспокойный мир, в котором мы живем, но отсутствуют ссылки на Второй ватиканский собор и на святых, о которых Линетт наверняка вспоминает, молясь, а заканчивается все упоминанием о ее сыне Бенни, лежащем на солдатском кладбище Форд-Дикса, но присутствующем в памяти всех, кто сидит за этим столом, в том числе и в моей. (Жидкое пламя в конце сменяется тонкогубой физиономией Бенни, ухмыляющейся мне из приюта забвения.)

Уэйд и Кэйд переоделись к столу – кричащие цветастые галстуки, спортивные куртки, выглядят оба как водевильные персонажи. Улыбнувшись Викки, дабы показать, до чего уютно я себя чувствую среди ее родных, я вижу, как она дважды скашивает глаза к носу. Разрезая баранину, мы ведем разговор о погоде, после чего ненадолго обращаемся к политике; затем к шансам Кэйда на скорое поступление в полицейскую академию и к тому, получит ли он форму в первое же утро или ему придется перед этим пройти какие-то новые тесты, – возможность, к которой Кэйд, похоже, относится с отвращением. Он заговаривает об ограничении скорости пятьюдесятью пятью милями, отмечая, что всех оно, может, и устраивает, но только не его. Следом речь заходит о работе Линетт в кризисном центре и Викки в больнице; все соглашаются с тем, что Виккина и трудна, и полезна людям настолько, насколько это вообще возможно, – подразумевается, что работе Линетт до нее все-таки далеко. О нашем уикэнде в отдаленном Автограде никто не упоминает, однако у меня складывается впечатление, что Линетт пытается подыскать место для слова «Детройт» почти в каждой произносимой ею фразе и тем самым дать нам понять, что она не вчера на свет родилась и просто не хочет поднимать лишний шум, поскольку Викки, как и любая разведенная женщина, вполне способна сама о себе позаботиться.

Кэйд, соорудив жующую улыбку, спрашивает, какая команда Американской восточной лиги мне по душе, я отвечаю – бостонская (хоть она и нравится мне меньше всех прочих). Я, разумеется, болею за Детройт и точно знаю, что несколько купленных его командой игроков и новый тренер питчеров к сентябрю сделают ее почти непобедимой.