– Гнилой ублюдок, да, – сказал брат и бросил трубу на пол. Она беспомощно зазвенела, – Но то, что ты делаешь, еще хуже.

– Ты кого гнилым назвал? – поднял голос Загребайло. Теперь этот хряк снова осмелел, – Да это я… Это я тебя сгною! Слышишь?!

Дима не обращал внимания на его слова. Подошел ко мне, схватил за плечи. А я пребывал в каком-то шоке, будто парализовало всего. Гипноз Мило еще не рассеялся, но я уже осознавал себя. Будто Андрей был заперт в теле Мило. Хотя было-то наоборот. Дима хорошенько тряхнул меня, закричал прямо в лицо:

– Андрей, это не ты! Очнись!

После этого я много раз вызывал в памяти эту сцену. Я с трубой, с конца которой капает кровь, нависаю над беспомощным человеком. Ублюдком, конечно, но все-таки человеком! И очень четко вспоминается это намерение в голове – убить, убить подонка! Но это был не я, это был Мило – ведь он сподвиг меня на эти бессмысленные, жестокие действия! Из-за него я мог стать убийцей!

Но даже после нескольких лет терапии, консультаций с психотерапевтом и избегания любых конфликтов, я все равно иногда видел – порой во снах, порой в спонтанных воспоминаниях – эту проклятую сцену. Почему я возвращаюсь к ней? Ведь я решил для себя, что это желание убить заложил в меня Мило и его чертов гипноз. Но что-то скребется глубоко в душе: «А что если нет? Что если я, Андрей Бончик, сознательно желал чьей-то смерти?» И эта мысль – бездна, в которую я никак не хотел заглядывать.

Я встряхнул головой – сбросить очередное наваждение. Я обойдусь без Мило, потому что помощь пришла с неожиданной стороны. Ко мне на подмогу пришли Лалу и Снежка. Мой трюк с ремнем, который я провернул почти бессознательно, сработал. Ремень выпал из расщелины, побился о камни, и звон привлек внимание Лалу. На счастье, паренек и его верный друг в то время как раз спускались с Триглава. Снежка учуяла знакомый запах – она тащила меня из сугробов после лавины – и по нему нашли ремень, а потом и место моего заключения.

«Сложно то было» вздыхая, рассказывал Лалу сквозь просвет. Оказалось, что расщелину скрывала выступавшая гряда камней и ее не было видно с шляха. «Я смотрю и смотрю. Нема гостя! Но Снежка гавчет и гавчет!» Наконец, пес уткнул морду в невидимый снаружи лаз, который и привел к тому, что на меня обрушились потоки слюны.

У Лалу были с собой в сумке краюха осцыпка и хлеб («Всегда беру, как в горы иду», объяснил). Он дал их мне, увидев, что я едва на ногах держусь. Я набросился на них со свирепостью голодного волка. Еда прибавила сил, и я рассказал Лалу, как оказался по ту сторону каменной тюрьмы. Мальчик не сильно удивился: про военное положение он уже знал. «В бинокль смотрел на Паленицу», сказал мне, «Там все милиция заняла. Только не наша милиция. Человек в черно-белом шарфе командовал». Ясно – это был Зоран.

Сбывались мои худшие предположения. Лалу рассказал, что Борис и его люди, после того как отправились с Лукасом на Триглав, были схвачены людьми Зорана возле фуникулера. Их посадили в вагонетку и отправили вверх по канатной дороге. А там оставили болтаться на середине пути, и так они висели уже два дня («Это столько я здесь сижу?!» вспыхнуло в голове). Лукас распорядился отключить электричество, чтобы никто не мог их вызволить. Паленица и Бойков были взяты солдатами Зорана. Про моих родственников и Дарью он ничего не знал. Сказал только, что у «Джинжер Паппи» стоит военный джип. «И там солдаты. Солдаты с оружием», тихо добавил. Ого, Зорану удалось привезти в страну технику. Дело было плохо, очень плохо – если Лукас ввел военное положение и применяет оружие, то кто знает, что они могли сделать с моими родственниками. Мама, Дима, Дарья, дедушка Витольд. Я вспомнил рассказ Агаты, который прочитал у Каролины. Если военное положение выглядит так… Кстати, о Каролине.

Я спросил у Лалу про Купавы, но он покачал головой: «Не ведаю, как там». Я помнил, что Sun & Son еще не успела проложить туда дорогу. И если марионетки Лукаса перемещаются на джипах, то есть шанс, что Купавы свободны. И еще я помнил ее последнее сообщение: «Я слышала, что в Бойкове военное положение». Слышала – значит, до нее еще не успели добраться!

В голове моей зрела безумная затея. У меня был один маленький, почти невозможный шанс спастись. Я помнил разговор с Лукасом и помнил какую-то слабину в нем. Будто найди я нужные слова, все могло пойти по-другому. Если бы я только заставил его понять абсурд его действий, показать путь саморазрушения, которому он следует с таким фанатичным упорством! Я должен был поговорить с Лукасом еще раз. А значит, я должен был попасть в Бойков.

«Лалу, я прошу тебя о помощи» – бросился я к пацану. Снежка тут же лизнула меня шершавым языком. «Что треба29 делать?» решительно спросил он. На душе потеплело от его отношения: я порадовался, что в трудную минуту маленький баца думал о крае. И я изложил ему свой план.

В своей голове я уже мысленно окрестил его самоубийственным. Заслышав мои слова, Лалу громко цокнул, а потом, потянулся рукой к моему лбу – попробовать, нет ли жара. Но, по моим расчетам, это был единственный способ попасть с горы в Бойков. «Гостю, разум стратил», покачал головой Лалу, «Не переживешь то, мыслю. Лучше пойти пешком». «Но ты сказал, что на выходе из парка стоят солдаты», напомнил я, «И вдобавок, это займет очень много времени и сил. Мне нужно добраться до Лукаса как можно скорее». Эта часть плана была подвешена в воздухе, потому что я не знал, когда Лукас планирует устроить казнь Матея. Если это будет раннее утро, а нас с отцом выведут днем, то… Нет, нельзя было об этом думать. Я должен спасти брата! А значит, я должен попасть к Лукасу как можно раньше. Судя по виду, открывшемуся мне из расщелины, стояла глубокая ночь. А значит, с первыми лучами солнца, я должен броситься к решетке и звать Зорана. Соответственно, к утру Лалу тоже должен был сделать все приготовления.

В конце концов, мальчик согласился. «Зроблю все», кивнул он. Я выпустил вздох облегчения. «Ты правда ратовник30», сказал я, «Уже второй раз меня ратуешь. Проси потом что хочешь». Я сказал это полушутливо (кто знал,