Софья ворчала по поводу его долгих визитов в Чарльстон и Мобил, где он вытаскивал из нафталина два отеля. Она никогда не хотела, чтобы Авель был кем-то выше помощника управляющего в «Стивенсе», – тогда ей было бы с ним полегче. Но дела шли всё быстрее с каждым месяцем, она поняла, что не может держаться наравне с Авелем, и начала переживать, как бы он не потерял к ней интерес.

Её беспокоило и отсутствие у них детей; она стала ходить по врачам, которые заверяли её, что беременности ничто не мешает. Один даже предложил обследовать Авеля, но Софья отказалась, понимая, что он даже упоминание об этом воспримет как попытку опорочить его мужское достоинство. Наконец, когда эта тема обострилась настолько, что им было трудно о ней говорить, у Софьи пропали месячные. В слабой надежде она прождала ещё месяц и только потом сказала Авелю и посетила врача, который подтвердил, что она наконец беременна. К радости Авеля, Софья разрешилась девочкой. Это произошло под Новый, 1934 год. В память о сестре Авеля её назвали Флорентиной. Авель был очарован дочерью с первого взгляда, и Софья поняла, что с этого дня она перестала быть его единственной любовью. Джордж и двоюродный брат Софьи стали кумовьями, а в день крещения девочки Авель устроил традиционный польский пир с десятью переменами блюд. Ребёнка одарили множеством подарков, включая и красивое антикварное кольцо от кредитора Авеля. Можно было сказать, что он ответил подарком на подарок, когда группа «Барон» показала прибыль в шестьдесят три тысячи долларов. Убыточным оставался только «Барон» в Мобиле.

После рождения Флорентины Авель обнаружил, что проводит в Чикаго гораздо больше времени, и это обстоятельство подсказало ему решение построить отель «Барон» и здесь тоже. После Всемирной выставки, которая прошла в Чикаго, гостиницы переживали расцвет. Авель захотел сделать новый отель флагманом группы в память о Дэвисе Лерое. Компания всё ещё владела участком земли, который занимал старый «Ричмонд» на Мичиган-авеню. Авель неоднократно получал предложения продать владение, но удерживал его за собой в надежде, что однажды он найдёт силы и средства, чтобы отстроить отель заново. Под проект требовались капиталовложения, и Авель решил использовать семьсот пятьдесят тысяч долларов, которые он в итоге получил от страховой компании «Грейт Вестерн» за старый «Ричмонд», чтобы начать строительство нового. Как только его планы сформировались, он рассказал о своём намерении Кертису Фентону с единственной целью выяснить, не захочет ли Дэвид Макстон помешать строительству возможного соперника «Стивенса», – Авель считал, что в сложившихся обстоятельствах необходимо было узнать это. Несколько дней спустя Кертис Фентон сообщил, что его кредитор пришёл в восторг от идеи восстановления отеля «Барон» в Чикаго.

Для того чтобы построить новый «Барон», Авелю потребовалось двенадцать месяцев, причём огромную помощь ему оказал депутат муниципального собрания Генри Осборн, который быстро собрал необходимые разрешения городских властей. Здание было открыто в 1936 году мэром города Эдвардом Келли, который после смерти Чермака стал главным организатором работы Демократической партии. В память о Дэвисе Лерое в отеле не было двенадцатого этажа, этой традиции Авель придерживался при строительстве каждого нового отеля «Барон».

На церемонии присутствовали оба сенатора от штата Иллинойс, они выступили с речами перед двумя тысячами собравшихся гостей. Чикагский «Барон» был верхом совершенства как по архитектуре, так и по качеству строительства. Авелю отель обошёлся в сумму более миллиона долларов, но было ясно, что каждый цент истрачен с пользой. Холлы отеля были просторны и роскошны, с лепниной на высоких потолках и убранством, выдержанным в пастельно-зелёных тонах, что производило приятное и успокаивающее впечатление. На полах лежали толстые ковры. И повсюду была видна тёмно-зелёная буква «Б» – от флага, развевавшегося на вершине здания в сорок два этажа, до аккуратного лацкана на пиджаке младшего коридорного.

– Этот отель уже несёт на себе приметы успеха, – сказал Гамильтон Льюис, старший сенатор от Иллинойса, – поскольку, друзья мои, Чикагский Барон – не здание, а человек.

Авель сиял от нескрываемого удовольствия, слушая такие слова под одобрительный крик двух тысяч гостей.

Ответное выступление Авеля было удачно составлено и убедительно изложено, поэтому закончилось овацией, все присутствующие встали. Авель начинал уверенно чувствовать себя среди больших политиков и крупных бизнесменов. Софья не находила себе места на торжественном мероприятии и держалась в тени мужа. Эта церемония была слишком тяжела для неё. Она не понимала и не интересовалась успехом, которого добился Авель. Она теперь могла позволить себе самые дорогие платья, но всё равно выглядела простушкой, которой здесь не место, хотя и прекрасно понимала, что это раздражает Авеля. Он разговаривал с Генри Осборном, а она стояла рядом.

– Это, наверное, поворотный пункт в твоей жизни, – сказал Генри, хлопая Авеля по спине.

– Точно, поворотный – мне только что исполнилось тридцать.

Авель положил руку на плечо Генри, и в этот момент сработала фотовспышка. Авель сиял, первый раз в жизни ощущая, что значит быть публичной фигурой.

– Я построю отели «Барон» по всему миру, – сказал он достаточно громко, чтобы его слышал журналист. – Я хочу стать для Америки тем же, чем для Европы стал Цезарь Ритц. Держись рядом, Генри, ты получишь незабываемое удовольствие.

На следующее утро за завтраком Кэтрин показала Уильяму небольшое сообщение на семнадцатой странице «Глоуб», где говорилось об открытии отеля «Барон» в Чикаго.

Уильям улыбался, читая статью. Насколько же были глупы директора «Каин и Кэббот», что не прислушались к нему, когда он советовал им поддержать группу «Ричмонд»! Уильяму было приятно, что он не ошибся в своих оценках Росновского, хотя банк и потерял довольно много, не заключив тогда сделки. Его улыбка стала ещё шире, когда он прочитал прозвище, данное Авелю, – «Чикагский Барон». И вдруг ему стало нехорошо. Он внимательнее посмотрел на фотографию, иллюстрировавшую статью, – ошибки быть не могло, да и подпись к ней гласила: «Авель Росновский, председатель группы «Барон», беседует с членом совета директоров Федеральной резервной системы Мечиславом Шимчаком и депутатом городского собрания Генри Осборном».

Уильям швырнул газету на стол и на секунду задумался. Как только он прибыл в свой кабинет, сразу же позвонил Томасу Коэну из «Коэн, Коэн и Яблонз».

– Сколько лет, сколько зим, мистер Каин, – таковы были первые слова Томаса Коэна. – Я с большим сожалением узнал о смерти вашего друга Мэттью Лестера. Как ваша жена и сын, кажется, его зовут Ричард?

Уильям всегда восхищался способностью Томаса помнить имена и степени родства.

– Да, его зовут именно так. Спасибо, с ними всё в порядке, мистер Коэн.

– И чем я могу вам помочь на этот раз, мистер Каин? – Томас также помнил, что Уильям не выносит более одной фразы разговора не по делу.

– Я хочу нанять через вас надёжного сыщика. Я не хочу, чтобы моё имя ассоциировалось с этим расследованием, но мне опять нужна вся информация о Генри Осборне. Всё, чем он занимался с тех пор, как покинул Бостон, а особенно – о том, есть ли связь между ним и Авелем Росновским из группы «Барон».